Вниманию читателя предлагается попытка изложения и анализа основных взглядов и общественно‑политических идей Андрея Дмитриевича Сахарова или тех его взглядов и идей, которые автору представляются основными.

Мне посчастливилось близко знать Андрея Дмитриевича Сахарова и сотрудничать с ним на протяжении многих лет, но этот очерк лишь в незначительной степени основан на моих личных впечатлениях, а в основном на работах, представленных в этом сборнике. Таким образом, читатель владеет всем необходимым — материалами этого сборника, многие из которых впервые публикуются в России — чтобы сопоставить наблюдения автора со своими собственными впечатлениями.

Несколько слов о том, что мне представляется определяющим в общественно‑политической позиции Сахарова.

Сахаров обладал, на мой взгляд, вдобавок к другим своим талантам, одним весьма редким: способностью сочувствия человеческим страданиям и несчастьям, где бы они ни происходили — будь то безымянные жертвы ядерных испытаний в атмосфере, разбросанные по всему миру, голодающие африканцы, советские заключенные или палестинские беженцы в Сабре и Шатиле. (Было ли это прирожденным даром, или эта способность развилась в нем позднее, когда как «отец водородной бомбы» он ощутил себя ответственным за судьбы мира? — вопрос, лежащий за рамками этого очерка.)

«Планетарность» мышления, или, скорее, мировосприятия, Сахарова происходила также от убеждения в неразделимости судеб человечества, которое он разделял со своими предшественниками — Альбертом Эйнштейном и Нильсом Бором. Мы все в одной лодке – и погибнем, и спасемся только вместе. И последнее — Сахаров верил в то, что социальный и научно‑технический прогресс может и должен облегчить человеческие страдания. Точнее, Сахаров полагал, и это было выражением его демократических убеждений, что свободные люди способны разумно устроить свою социальную жизнь и разумно использовать плоды научного прогресса.

Итак, по моему мнению, на этих трех китах — сострадание, «планетарность» и вера в социальный и научно‑технический прогресс — и покоится общественно‑политическая позиция Сахарова. Сахаров был, несомненно, одной из ключевых фигур эпохи великого противостояния — эпохи «холодной войны», или «третьей мировой», как ее иногда теперь называют, и его позиция, идеи, взгляды формировались реалиями этой эпохи и формули‑ровались как ответы на проблемы тех дней. Возможно, было бы слишком оптимистично думать, что эта эпоха завершена и что российско‑американское противостояние не станет опять ключевой проблемой века. Предполагая, однако, что мир более не вернется к «холодной войне», какова есть и будет судьба идей Сахарова в наступающей эпохе? Этому посвящена заключительная часть предлагаемого очерка.

И вот на что я хотел бы обратить внимание читателя. Заключая свою работу «О стране и мире» Сахаров сказал о своем творческом методе:

«Я писал, как строят современный дом, или, верней, как грач строит свое гнездо, — сначала каркас, затем идут в ход припасенные веточки. Все видимые для строителя дыры заплетены, но неиспользованные веточки еще остались».

И действительно, складывается впечатление, что, к сожалению, многое осталось Сахаровым невысказанным или недосказанным, что не все свои идеи он смог, или счел нужным, развить в рамках тех тем, которым посвящены его работы. Однако эти неиспользованные «веточки» все же кое‑где сохранились — в виде вскользь брошенных замечаний, недоговоренных мыслей, кратко обозначенных тем. И внимательному читателю они помогут восполнить представление об общественно‑политических взглядах Сахарова.

Доктрина Сахарова

Тезис о неразрывной связи между миром, международной безопасностью и правами человека, по моему мнению — центральный в системе взглядов Сахарова. Однако он не был исходным сахаровским постулатом. В «Размышлениях» 1968‑го года многое написано о мире, но «права человека» упоминаются лишь вскользь, хотя и в чрезвычайно важных контекстах, о чем ниже.

Представляется, что Сахаров начал формулировать этот тезис, известный также как «доктрина Сахарова», в начале 70‑х, в связи с «политикой разрядки» Брежнева‑Никсона и как альтернативу ей. В июле 1973 года, в известном интервью Улле Стенхольму, вызвавшем неудовольствие советских властей, он высказал свои, пока еще смутные, опасения и надежды, связанные с этим новым направлением советско‑американских отношений:

«Внешний мир, по‑видимому, решил принять наши правила игры. С одной стороны, это очень плохо. Но есть и вторая сторона дела: мы сейчас порываем с 50‑летней изоляцией, а это может со временем оказать и благотворное влияние. Очень трудно прогнозировать, как все это будет происходить К тому же, нам неясно, к чему сводятся действия Запада: к желанию нам помочь, или наоборот, к капитуляции, удовлетворению внутренних интересов Запада, где мы играем роль разменной монеты».

Что это за советские «правила игры», Сахаров не уточняет, но, вероятно, он опасался, что сближение будет происходить на советских условиях и не будет сопровождаться, как тогда многие надеялись, внутренней либерализацией.

Цели и мотивы «разрядки», по крайней мере, ее первоначальные цели, и до сегодняшнего дня не вполне ясны. Предположительно, американская сторона надеялась снизить накал противостояния и сэкономить на военных расходах, тогда как СССР добивался международного признания своих территориальных завоеваний в Европе и рассчитывал на западные кредиты, технологию, и зерно. К 1975 году стороны договорились о легитимации и замораживании статус‑кво. Иными словами, признавались зоны влияния СССР (Восточная Европа) и его исключительные права на страны «социалистического лагеря» в обмен на обещание СССР не пытаться расширить эту зону. Хоть СССР и не отказывался от поддержки «прогрессивных сил», т.е. от подрывной деятельности в любой точке земного шара, он, по крайней мере, обещал не расширять зону своего влияния с помощью военной силы или угрозы ее применения. (Эти обещания позднее были нарушены размещением на европейском театре советских ракет СС‑20, затем, правда уже за пределами действия Хельсинкских соглашений, в Анголе, и затем в Афганистане.)

Таким образом, мир делился навечно вдоль «железного занавеса», что соответствовало американской доктрине сдерживания. И если для чего‑то этот занавес был бы прозрачен, то только для торговли и официальных «культурных обменов». Однако существенной уступкой СССР было включение в Хельсинкские соглашения 1975 г. так называемой «третьей корзины», содержавшей некоторые обязательства в области прав человека.

Так, опасения Сахарова оказались обоснованы, как и, в конечном счете, некоторые его надежды. Эти опасения заставляют Сахарова начать формулировать альтернативную программу «разрядки», и уже через полтора месяца после интервью Стенхольму он произносит ключевые для своей доктрины слова:

«Разрядка напряженности без демократизации, примирение, в ходе которого Запад примет правила игры Востока, были бы < …> очень опасны и совершенно не решили бы стоящих перед миром проблем. Это была бы просто капитуляция перед растущей силой СССР. Это была бы попытка торговать, получая газ и нефть, но игнорируя все остальные аспекты проблемы. < …>
Если Советский Союз освободится от проблем, которые он сам не в состоянии решить, он сможет сконцентрироваться на накоплении силы, в результате чего разоруженный мир окажется перед мощью советского неконтролируемого бюрократического аппарата. … Таким образом культивируется и поощряется замкнутость страны, где все скрыто от посторонних глаз, а подлинный облик страны скрыт за маской. Никому не желательно иметь такого соседа, особенно вооруженного до зубов»¹.

В своей Нобелевской лекции 1975 года Сахаров так сформулировал этот тезис:

«Я убежден, что международное доверие, взаимопонимание, разоружение и международная безопасность немыслимы без открытости общества, свободы информации, свободы убеждений, гласности, свободы поездок и выбора страны проживания».

Доктрина Сахарова опирается на три аргумента. Во‑первых, если государство представляет угрозу для своих граждан, оно будет представлять угрозу и для своих соседей. Во‑вторых, уважение прав человека обеспечивает демократический контроль над внешней политикой страны и над военными расходами, и общество не допустит милитаризации экономики в мирное время. И третьим аргументом Сахарова было то, что соблюдение прав человека обеспечивает свободный обмен информацией и идеями между народами, способствует их сближению, снижению взаимного недоверия, и тем снижает вероятность конфликта и возможность тайного вынашивания агрессивных намерений. Все эти аргументы Сахаров высказывает в различных контекстах во множестве своих выступлений².

Расширенно толкуя Сахарова, к этому можно добавить четвертый аргумент, примыкающий скорее к сахаровской теории конвергенции: права человека могут (и должны) стать общей ценностью для всех народов, и эта общность ценностей снизит возможность идеологических («цивилизационных») конфликтов. Иными словами, Сахаров предполагает, нигде это, правда, явно не формулируя, что гарантией прочного мира могут стать общие ценности, и что такими ценностями могут (и должны) стать права человека. Мир основанный на таких ценностях, тем более возможен, что «идеология прав человека», по мнению Сахарова, универсальна.

«Идеология прав человека — по‑видимому, единственная, которая может сочетаться с такими различными идеологиями, как коммунистическая, социал‑демократическая, религиозная, технократическая, национально‑«почвенная»; она может составить также основу позиции тех людей, которые не хотят связывать себя теоретическими тонкостями и догмами, устав от изобилия идеологий, не принесших людям простого человеческого счастья.
Защита прав человека — это ясный путь к объединению людей в нашем смятенном мире, путь к облегчению страданий»³.

Что же делать, однако, если какое‑то тираническое правительство не желает уважать права своих граждан? Другие страны, и международное сообщество, должны постараться принудить его их уважать. Таким образом, права человека перестают быть суверенным делом государства, и их защита становится предметом международной озабоченности.

Можно предположить, что тезис о взаимосвязи мира и прав человека, также как и сопутствующий ему принцип международной защиты прав человека, возник у Сахарова не без влияния следующих идей и обстоятельств.

Сахаров сам ссылается в своей работе «О стране и мире» на идею «открытого мира» Нильса Бора и на Рене Кассена⁴ утверждавшего, что права человека не знают государственных границ и что каждый человек должен быть признан субъектом международного права в том, что касается защиты его прав. (Предположительно, с идеями Бора и, возможно, Кассена Сахарова познакомил в 1950‑х его учитель и друг академик И.Е. Тамм.)

Другим, несомненным, фактором была личная, эмоциональная вовлеченность Сахарова в проблемы предотвращения ядерной войны и защиты прав человека в СССР, в судьбы жертв политических репрессий, не только в СССР. Предположу, что, размышляя над этими проблемами и о причинах советско‑американского противостояния, он не мог не обнаружить связь между ними.

В‑третьих, уже в интервью Стенхольму Сахаров выразил сомнения в возможности внутренних перемен в СССР, а позднее его оценки стали еще более пессимистичны. Единственным источником надежды, пусть и слабой надежды, становилось для Сахарова внешнее, западное, влияние в вопросах прав человека.

Возвращаясь к «Размышлениям» 1968‑го года. Сахаров произнес в них вскользь следующие слова, звучавшие загадочно, потому что они выпадали из общего контекста статьи:

«Международный контроль предполагает как применение экономических санкций, так и использование вооруженных сил ООН для защиты прав человека…
… Цель международной политики – обеспечить повсеместное выполнение Декларации прав человека, предупредить обострение международной обстановки, усиление тенденции милитаризма и национализма».

Мы не знаем, было ли это отголоском идей Бора и Кассена, или уже тогда Сахаров начал самостоятельно размышлять над принципом международной защиты прав человека, но вряд ли он тогда предполагал, что защита этого принципа и борьба за его воплощение станут одним из основных дел его жизни.

В течение многих лет главные усилия Сахарова были направлены на мобилизацию западного давления на советские власти в вопросах прав человека и особенно в защиту жертв политических репрессий. Он не устает повторять, что «борьба за права человека – это и есть реальная сегодняшняя борьба за мир и будущее человечества»⁵, пытается напомнить миру поименно о судьбе десятков советских политических заключенных.

Насколько эффективным могло быть, по мнению Сахарова, такое давление? Вопрос этот отчасти праздный, поскольку, даже если б он считал его малоэффективным, иного способа действий у него попросту не стало после того, как советские власти перестали отвечать на его обращения. Тем не менее, этот вопрос возник, например, в связи с принятием Конгрессом США поправки Джексона — Ваника, связавшей предоставление СССР торгового статуса наибольшего благоприятствования со свободой эмиграции из СССР⁶.

Поправка Джексона — Ваника имела для Сахарова особое значение. Во‑первых, само право «покидать любую страну, включая свою собственную, и возвращаться в нее»⁷ он полагал ключевым для открытого общества. Кроме того, эта поправка, по мнению Сахарова, была важным прецедентом, указывающим желательное направление развития процесса «разрядки». В Открытом письме Конгрессу США он писал:

«Поправка Джексона приобретает еще большее значение сейчас, когда мир только вступает на новый путь разрядки, и поэтому важно с самого начала следовать в правильном направлении. Это важнейшее положение, далеко выходящее за пределы вопроса об эмиграции».

История советской эмиграционной политики пока не написана, но, по‑видимому, советские власти были готовы подарить США пару сотен тысяч советских евреев, и пару десятков тысяч советских немцев — Германии, как жест доброй воли. Они не были готовы даровать право на выезд каждому советскому гражданину. Вскоре после принятия поправки Джексона, в январе 1975 года, советская сторона заявила, что советско‑американские торговые соглашения 1972 года не войдут в силу, так как они нарушены этой поправкой. Также, по заявлению Брежнева⁸, в течение следующих двух лет США потеряли советские контракты на сумму в 2 миллиарда долларов, и эти контракты были размещены в Европе и Японии. Еврейская эмиграция сократилась в 1975 году до 13 тысяч, по сравнению с 20 тысячами в предыдущем, хотя затем опять начала расти.

Сахаров, однако, не счел все это свидетельством бесполезности попыток оказать влияние на позицию СССР в вопросах прав человека. Дискуссии об эффективности западного давления, и поправки Джексона в частности, уделено много внимания в его работе «О стране и мире», и об этом же Сахаров говорит в интервью Джорджу Кримски. Позиция Сахарова вкратце сводилась к следующему:

1. Давление не должно ослабляться, поскольку это грозит потерей уже достигнутых результатов.

2. Давление может быть эффективно, но только единство Запада может обеспечить эффективное давление.

3. Оказывая давление, нужно быть готовым к противодействию.

В ретроспективе, насколько же эффективным было западное давление и правозащитные усилия самого Сахарова? К сожалению, пока не существует исследований, посвященных этим вопросам. Однако несколько общих замечаний могут быть здесь уместны.

Единство Запада в вопросе прав человека в СССР так и не состоялось, однако мировое научное сообщество, во многом благодаря Сахарову, все же в значительной степени объединилось в защиту своих советских коллег.

Правозащитное движение в СССР было к концу 70‑х — началу 80‑х практически подавлено. Однако оно все же просуществовало в Советском Союзе более 10 лет, также во многом благодаря Сахарову. Выступления Сахарова против политических репрессий в СССР имели, по крайней мере, превентивное значение. Иными словами, власти понимали, что любые политические репрессии, если они станут известны Сахарову и другим советским правозащитникам, повлекут за собой обращения к западному общественному мнению, а возможно, и некоторую международную реакцию. И это заставляло их считаться с последствиями своих действий, хотя бы в той мере, в какой они вынуждены были считаться с общественным мнением на Западе.

Разумеется, концепция международной защиты прав человека была чужда советским властям, и они постоянно обвиняли Сахарова в подстрекательстве к вмешательству в их внутренние дела. В этой связи трудно удержаться, чтоб не процитировать воспоминания Рене Кассена:

«Я участвовал в деле Бернхейма, рассматривавшемся Лигой наций в 1933 году. Бернхейм, еврей, был жертвой нарушения немцами Соглашения по Верхней Силезии. Как же Германия, как Гитлер и Геббельс оправдывали свои действия? Они говорили: „Каждый человек — хозяин в своем доме. Это не ваше дело выяснять, что мы делаем со своими социалистами, со своими пацифистами, со своими евреями. Вы не вправе вмешиваться в наши дела. Это суверенное государство“»⁹.

Советское правительство так же постоянно протестовало против «вмешательства во внутренние дела СССР». Позиции советской России и нацистской Германии в вопросе международной защиты прав человека совпадали. И именно этой позиции противостоял Сахаров.

Детальное равновесие

Я уже писал о личном, эмоциональном отношении Сахарова к проблемам советско‑американского ядерного противостояния. Вряд ли это отношение можно проиллюстрировать лучше, чем следующей цитатой из работы Сахарова 1975 года «О стране и мире»:

«Я ни на минуту не могу забыть, что все это время сотни тысяч рабочих, тысячи талантливых инженеров и ученых многих специальностей работают по расширению и усовершенствованию систем нападения, которые труднее всего отразить, — с синхронизированным ударом тысяч ракет с разделяющимися мультимегатонными боеголовками и ложными целями, и по созданию фантастически сложных и дорогих систем обороны, служащих тем же целям войны».

К вопросам контроля над вооружениями и предотвращения ядерной войны он возвращается почти во всех своих главных работах. Пожалуй, наиболее подробное изложение его взглядов на эти вопросы читатель найдет в его статье «Опасность термоядерной войны. Открытое письмо доктору Сиднею Дреллу».

Я же упомяну только о сахаровской концепции «детального равновесия». Сахаров полагал, что переговоры о сокращении вооружений могут быть эффективны, то есть вести к значительному сокращению ядерных, и не только ядерных, арсеналов, только в условиях стратегического равновесия. Равновесия не только ракетно‑ядерного, но и паритета в обычных вооружениях, и, более того, в условиях примерного равенства в различных категориях, т.е., например, в танках и живой силе.

Сахаров настаивает на том, что Запад должен отказаться от ядерного оружия как инструмента сдерживания советской угрозы, в частности в Европе, где силы Варшавского договора многократно превосходили силы НАТО. Вместо этого, для поддержания стратегического равновесия, Запад должен восстановить там баланс обычных вооружений, несмотря на сопутствующие тому социальные и экономические издержки. Любопытно, что Сахаров даже не обсуждает возможность достижения равновесия за счет сокращения советского военного присутствия в Восточной Европе, видимо, полагая это несбыточной мечтой. Только уже гораздо позднее, в 1987 году, когда такая перспектива стала казаться реальной, Сахаров предположил¹⁰, что сокращение советской армии ускорит переговоры о сокращении ядерных вооружений¹¹.

С начала 70‑х Сахаров все более склонен видеть в Советском Союзе главную угрозу миру и стабильности. К началу 80‑х Сахаров приходит к заключению, что стабильность, основанная на взаимном ядерном устрашении, подорвана, в частности развитием советского наступательного ядерного потенциала. Сахаров не уточняет, какие именно сценарии эскалации конфликта он имеет в виду. Предположительно, это, например, сценарий, в котором СССР, полагаясь на свое стратегическое превосходство, недооценивает готовность США прикрыть Европу «ядерным зонтиком» в случае вторжения туда советских войск или другого крупного конфликта, как советская блокада Западного Берлина 1948 г. Краткое изложение Сахаровым своей позиции можно найти, например, в обращении «По поводу присуждения премии Лео Сциларда»:

«Сегодня мы вновь спрашиваем себя – является ли взаимное ядерное устрашение сдерживающим фактором на пути войны. Почти 40 лет мир избегает третьей мировой войны – весьма возможно, что это объясняется в значительной мере именно ядерным сдерживанием. Но я убежден, что постепенно ядерное сдерживание перерастает в свою противоположность, становится опасным пережитком. Равновесие ядерного сдерживания становится все более неустойчивым… В свете этого необходим постепенный и осторожный перенос функции сдерживания на обычные вооруженные силы со всеми вытекающими отсюда экономическими, политическими и социальными последствиями. Необходимо добиваться ядерного разоружения.

Конечно, на всех промежуточных этапах разоружения и переговоров международная безопасность по отношению к любой возможной тактике потенциального агрессора должна быть обеспечена. Для этого, в частности, надо быть готовым к противоборству на различных возможных стадиях эскалации обычной и ядерной войны. Ни одна из сторон не должна иметь соблазна ограниченной или региональной ядерной войны.

Две конкретные проблемы. СССР основную массу своего ядерного потенциала сосредоточил в гигантских ракетах наземного базирования. По существу, это орудие первого удара. Необходимо добиваться их уничтожения или сокращения. Вряд ли это возможно раньше, чем Запад будет иметь аналогичные ракеты и готовность уничтожить их, как и другие средства ядерной войны. Вторая проблема. Вряд ли СССР уничтожит свои мощные ракеты средней дальности, нарушившие ядерное равновесие в Европе, угрожающие Китаю и Японии, раньше, чем Запад развернет аналогичные ракеты».

Таким образом, Сахаров призывал к восстановлению Западом равновесия в обычных и ядерных вооружениях. Он полагал, что при достижении баланса отдельно в обычных вооружениях и отдельно в ядерных вооружениях, ядерное оружие «выносится за скобки» стратегического уравнения, и его можно безболезненно и эффективно сокращать, не опасаясь нарушить стратегическое равновесие. И именно отсутствие «детального равновесия» делает столь затруднительными переговоры о разоружении. История, как кажется, подтвердила его правоту.

Советское общество. Идеология, конвергенция, реформы

«Сейчас все это [прошлое — Е.Я.] — безобразное и жестокое, трагическое и героическое – ушло под поверхность относительного материального благополучия и массового безразличия. Возникло кастовое, глубоко циничное и, как я считаю, опасно (для себя и всего человечества) больное общество, в котором правят два принципа: „блат“ (сленговое словечко, означающее „ты — мне, я — тебе“) и житейская квазимудрость, выражающаяся словами – „стену лбом не прошибешь“. Но под этой застывшей поверхностью скрывается массовая жестокость, беззаконие, бесправие рядового гражданина перед властями и полная бесконтрольность властей — как по отношению к собственному народу, так и по отношению ко всему миру, что взаимосвязано. И пока все это существует, ни в нашей стране, ни во всем мире никто не должен предаваться самоуспокоенности»¹².

Такую исчерпывающую, на мой взгляд, характеристику дал Сахаров в 1977 году эпохе Брежнева. Суммируя взгляды Сахарова, высказанные им начиная с 1973 года, можно попытаться нарисовать общую картину советского общества, каким оно ему представлялось.

Советское общество — порождение Сталина и сталинизма, каковы бы ни были его истоки. (Предвоенное советское общество Сахаров назвал фашистским.) Это — система «государственного капитализма», в которой монополия на экономическую деятельность и, как следствие, монополия на принятие решений во всех областях человеческой деятельности принадлежат государству.

«Выдрессированный» властью, «советский гражданин — порождение тоталитарного общества и до поры до времени — его главная опора»¹³. Его политическое мировоззрение сводится к «культу государства» и преклонению перед силой.

Советский правящий класс — «номенклатура», или «новый класс» Милована Джиласа, или «внутренняя партия» Орвелла. Советская номенклатура «фактически неотчуждаема и в последнее время становится наследственной». Ее интересы не обязательно совпадают с интересами государства и общества. Сахаров не утверждает, что она заботится только о своих собственных интересах, и, возможно в силу своего опыта, он признавал необходимость управленческих функций номенклатуры. Но ее члены «цепко держатся за свои явные и тайные привилегии и глубоко безразличны к нарушениям прав человека, к интересам прогресса, к безопасности и будущему человечества»¹⁴.

Что, по‑видимому, особенно беспокоит Сахарова — это способность власти бесконтрольно мобилизовывать огромные ресурсы для военных и подрывных целей и бесконтрольно применять военную силу. Сахарова беспокоит угроза, которую «закрытое тоталитарное полицейское государство, вооруженное сверхмощным оружием и обладающее огромными средствами и ресурсами, представляет для мира»¹⁵. В связи с этим Сахаров не мог не задаваться вопросами о причинах противостояния между Востоком и Западом. Является ли этой причиной конфликт идеологий (или «цивилизационный конфликт», как мы сегодня бы, наверно, сказали)? Стремится ли СССР к уничтожению западной цивилизации? В чем причина, цели, и пределы советской экспансии?

Сахаров не сомневается в угрозе Западу со стороны «тоталитарного социализма» и призывает Запад к единству перед лицом этой угрозы. И это не только военная угроза — Сахаров говорит, например, о попытке использовать арабский национализм для того, чтоб отсечь Западную Европу от ближневосточной нефти и тем поставить ее в зависимость от Советского Союза.

В работах 1974–1975 годов Сахаров говорит о «социалистическом мессианстве» как о причине советского экспансионизма. Однако примерно уже в это время он пересматривает свою оценку роли идеологии во внутренней и внешней политике СССР. В статье «О письме Александра Солженицына „Вождям Советского Союза“» он рассматривает идеологию скорее как удобный фасад для принятия прагматических решений. Позднее¹⁶ он предполагает, что внешняя экспансия необходима для самого существования советской системы, т.е. необязательно связана с идеями мировой революции и мировой социалистической системы эпохи Коминтерна. В статье «Что должны сделать США и СССР, чтобы сохранить мир» он квалифицирует советские намерения как продолжение традиционной русской геополитики:

«Потеряв далекую перспективу (а для ближней — строя личные дачи), партийная власть продолжает традиционную русскую геополитику, но уже во всем мире и используя гигантские возможности тоталитарного строя — унифицированную и тенденциозную, но умную и последовательную пропаганду внутри страны и вовне, тихое проникновение во все щели и подрывную деятельность на Западе; использует возросшие, хотя и односторонние, возможности экономики для безудержной милитаризации».

Сахаров говорит о двух путях разрешения противостояния между Востоком и Западом. Один — это уже упомянутый путь разрушения железного занавеса и либерализации советского общества, основанной на уважении прав человека. Второй путь — конвергенция, т. е. сближение западной и советской моделей социального и экономического устройства.

Конвергенция двух систем упоминается уже в «Размышлениях» 1968 года, и тезис Сахарова о ее желательности или даже необходимости для завершения «холодной войны» — это тезис, вызывающий наибольшее число вопросов. И он тем более интересен, что, в определенном смысле, Сахаров оказался прав — перестройка Горбачёва, которую Сахаров воспринял, с некоторыми оговорками как начало процесса конвергенции, действительно привела к окончанию «холодной войны».

По‑видимому, еще в 1968 году, еще работая в Арзамасе, на секретном объекте, Сахаров уже не верит в официальный лозунг «мирного сосуществования двух систем с различным общественным и государственным строем», провозглашенный Хрущёвым в конце 1950‑х. Сахаров не верит в безопасность мира, разделенного на два лагеря «железным занавесом», и его теория конвергенции является, по существу, антитезисом к лозунгу «мирного сосуществования». Я предполагаю, что конвергенция была предложена Сахаровым как развитие тезиса Бертрана Расселла, тезиса, который Сахаров приводит в «Размышлениях» 1968 года: «Мир будет спасен от термоядерной гибели, если руководители каждой из систем предпочтут полную победу другой системы термоядерной войне»¹⁷.

Логика Сахарова, как я ее себе представляю, сводилась к следующему: зачем вынуждать кого‑либо принимать, под угрозой ядерного уничтожения, иную систему, «капиталистическую» или «социалистическую», если их, эти системы, можно объединить в единую систему, совмещающую преимущества и той, и другой и свободную от их недостатков. Такое видение мира он изложил в футурологической статье «Мир через полвека»:

«Я считаю особенно важным преодоление распада мира на антагонистические группы государств, процесс сближения (конвергенции) социалистической и капиталистической систем, сопровождающийся демилитаризацией, укреплением международного доверия, защитой человеческих прав, закона и свободы, глубоким социальным прогрессом и демократизацией, укреплением нравственного, духовного личного начала в человеке.
Я предполагаю, что экономический строй, возникший в результате этого процесса сближения, должен представлять собой экономику смешанного типа, соединяющую в себе максимум гибкости, свободы, социальных достижений и возможностей общемирового регулирования».

И его взгляд на конвергенцию, как он здесь изложен, оставался практически неизменным в течение следующих 20 лет, за тем важным исключением, что весьма скоро Сахаров начинает склоняться к тому, что «капиталистический мир» уже во многом прошел свой путь по дороге конвергенции, и дело теперь за социалистическим миром.

Конечно, слабым местом сахаровской теории конвергенции, как и тезиса Расселла, было то, что они основывались на одном неявном, но весьма существенном и неочевидном предположении, на предположении, что причиной конфликта Восток — Запад было различие в формах собственности и в политическом устройстве. Т. е., на предположении, что сам факт различия «капиталистической» и «социалистической» моделей порождает конфликт между ними.

Сахаров сам отчасти подорвал свою позицию в вопросе конвергенции, когда, как уже упоминалось, стал склоняться к тому, что не марксистская идеология или, по крайней мере, не только она, и не идеи мировой революции, определяют внешнюю политику СССР. Тем не менее, идея конвергенции, не только как гарантии мира, но и как общественное устройство, основанное на экономике смешанного типа и широких социальных гарантиях, осталась привлекательной для Сахарова на всю жизнь. В одной из последних своих работ — Проекте Конституции — Сахаров, по существу, предлагает России именно проект «конвергентного» общества. Добавлю, что «конвергентным» обществом можно считать и сегодняшнюю Россию, в которой некоторые западные институты наложены на советскую модель. С тем, правда, отличием, что современная Россия, как кажется, усвоила и сохранила худшие черты обеих моделей, а не лучшие, как надеялся Сахаров.

Любопытно сравнить два подхода Сахарова к решению проблемы международной безопасности: первый — конвергенция, и второй — сближение, основанное на свободном «обмене людьми и идеями» и на уважении прав человека («доктрина Сахарова»). Первое, видимо, предполагает «институциональное» или системное сближение, основанное на встречной трансформации экономических и политических систем. Второе — возникновение общих ценностей: свободы и прав человека. Иными словами, первое — сближение институтов, второе — сближение ценностей. Следует правда отметить, что иногда Сахаров употребляет конвергенцию в обоих смыслах — в смысле сближения и институтов, и ценностей (идеологии).

Каковы же были надежды Сахарова на реформы, на то, что советское общество вступит на «конвергентный» путь развития? Как мы отмечали, к 1973 году этих надежд, в ближайшей перспективе, у него уже почти не было. Однако в «Размышлениях» 1968 года, обращенных, в том числе, и к советскому правительству, и в совместном с В.Ф. Турчиным и Р. Медведевым письме властям, и в «Памятной записке» Брежневу 1971 года Сахаров предлагает некую программу либеральных реформ, в том числе экономических и политических. В основном, это не слишком радикальные реформы, не угрожающие прямо монополии партии на политическую власть в стране, но ограничивающие произвол власти в нескольких важных областях. Неудивительно, что многие пункты этой программы реформ вошли позднее в перестройку Горбачёва, в частности — пресловутая «гласность».

Мы знаем, что власти прислушивались к мнению Сахарова: его предложения по ограничению противоракетной обороны и ядерных испытаний в атмосфере привели к подписанию соответствующих договоров. Сахаров мог надеяться, что и его программа реформ также будет хотя бы рассмотрена советскими властями. Помимо, заверений помощника Брежнева, А.М. Александрова, о чем Сахаров упоминает в своих «Воспоминаниях», ничего неизвестно о том, рассматривалась ли секретариатом Брежнева посланная ему Сахаровым «Памятная записка». Весьма вероятно, что никто, кроме КГБ, реформы Сахарова не рассматривал, хотя «Размышления», например, или, по крайней мере, факт их появления по‑видимому, стали довольно широко известны в высших партийных кругах.

В 1975 году в статье «О стране и мире» Сахаров вновь формулирует программу реформ из 12 пунктов, уже более радикальную, чем та, что изложена в «Памятной записке», и уже включающую, например, многопартийную систему и законодательную защиту многих прав и свобод, частичную денационализацию экономики. Эти реформы он считает «необходимыми, чтобы вывести нашу страну из устойчивого состояния всестороннего кризиса и устранить связанную с этим опасность для всего человечества…». Уже не надеясь на отклик властей, он излагает свою программу как «необходимую альтернативу официальной позиции».

Однако, даже предположив, что власти были готовы принять программу Сахарова, оказались ли бы эти реформы успешны? Прав ли был Сахаров, полагая, что советский строй можно было реформировать? Вот что пишет об этом друг Сахарова, правозащитник Сергей Адамович Ковалев:

«Он (Сахаров) долгое время лелеял надежду, что советская власть способна решиться на то, чтобы реформировать себя сама (опыт показал, что он был прав) и что при этом она не рухнет, а укрепится (опыт показал, что здесь он ошибался).»¹⁸

Возражая Ковалеву, можно, конечно, привести примеры авторитарных систем, которые перенесли реформы и не разрушились в их результате. Как, например, самодержавная Россия, перенесшая либеральные реформы Александра II, а затем провозглашение Николаем II свобод слова и собраний и созыв Государственной Думы.

Более того, «перестройка», затеянная «за пять минут до полуночи», когда страна уже находилась, по многим признакам, на грани экономического и институционального коллапса, вряд ли доказывает невозможность реформирования советской системы. Не исключено, что начнись сахаровские реформы в брежневский период, когда система еще обладала запасом прочности и управляемости, мы могли бы стать свидетелями постепенной либерализации советского общества.

Сахаров в XXI веке

Несомненно, Сахаров сыграл важную роль в событиях, определивших ситуацию в мире к началу третьего тысячелетия. Однако здесь речь не о его роли в них, но скорее, о том, какие из идей, выраженных или поддержанных Сахаровым, пережили и Сахарова, и его эпоху, и могут оказать влияние на наше ближайшее будущее. Иными словами, мы постараемся рассмотреть судьбу идей и политических убеждений Сахарова в XXI веке.

Международная защита прав человека — одна из этих идей. Мнение, что права человека не являются внутренним делом государства и их защита не есть вмешательство в его внутренние дела, существенно укрепилось в современном мире. Даже такое традиционно изоляционистское государство, как Россия, стало членом Европейской конвенции по правам человека, а его граждане тысячами обращаются в Страсбургский суд.

Идея «интервенции с гуманитарными целями», т.е. международного военного вмешательства для защиты прав человека, о которой Сахаров упоминает в 1968 году в «Размышлениях», может быть, пока еще не столь популярна, но примером тому может служить военное вмешательство НАТО 1996 года на Балканах в защиту албанского населения Косово. Рискну предположить, что оно было бы поддержано Сахаровым. (Судя по позиции, занятой Сахаровым в отношении американской войны во Вьетнаме, он был бы, однако, противником бомбардировок и сторонником наземной операции сил НАТО.)

Анализ международных процессов, таких, как пресловутая «глобализация», и тем более их оценка, выходит за рамки этого очерка, но представляется, что мы постепенно входим в мир Бора — Кассена — Сахарова. В «открытый мир», в котором государственный суверенитет все более ограничивается в пользу международных организаций или международными соглашениями во имя таких ценностей, как безопасность, права человека, защита окружающей среды. Хотя, вероятно, путь к мировому правительству, о котором мечтал Сахаров, окажется более длинным и извилистым, чем он предполагал.

Весьма вероятно, что в ближайшие годы мы также увидим, приложима ли «доктрина Сахарова» к проблеме исламского экстремизма. В настоящее время США, по‑видимому, надеется решить эту проблему путем демократизации Ближнего Востока, т.е. установления там демократических правительств. Станут ли исламские демократии правовыми государствами, уважающими свободу совести и права меньшинств, и уменьшит ли это исламский экстремизм и поддержку им терроризма?

И этот вопрос связан с другим, с «вопросом ценой в миллион долларов»: действительно ли «идеология прав человека» столь универсальна, как полагал Сахаров, что сможет сочетаться с исламом и с идеологией исламского возрождения? Многие из нас хотели бы надеяться на утвердительный ответ.

Уже для совсем отчаянных оптимистов, надеющихся это увидеть своими глазами, можно сформулировать «обобщенную теорию конвергенции Сахарова»: мир будет свободен от войн и насилия, когда все народы мира будут разделять общие ценности – ценности прав человека. Боюсь, что этой теории еще долго ждать своего доказательства или опровержения.

Сахаров возлагал большие надежды на конвергенцию — на сближение «капиталистической» и «социалистической» моделей. И Россия отчасти выполнила его программу, восприняв некоторые западные институты. Однако они оказались во многом неработоспособными, поскольку не были восприняты идеи и идеалы, воплощенные в этих институтах. Приводит ли «институциональное заимствование», в конечном счете, к восприятию обществом новых общественных ценностей и идеалов? Служит ли, например, свободный рынок развитию идей свободы и права, а свободная пресса уважению свободы слова? Это также один из вопросов XXI века, существенных не только для России, но, например, для Ирака, возможно для Китая, и для многих стран Третьего мира.

И последнее в этом, вероятно неполном, списке. Ядерная энергетика имеет лишь косвенное отношение к политическим взглядам Сахарова, но именно о ней он писал в статье 1977 г. «Ядерная энергетика и свобода Запада». В ней Сахаров призывал Запад развивать ядерную энергетику, чтобы освободиться от нефтяной зависимости от СССР и арабских стран. В последние годы своей жизни он возвращается к теме ядерной энергетики и с увлечением говорит о проекте подземного строительства ядерных электростанций. Энергетическая зависимость Запада от России и, уже в меньшей степени, от арабских стран, несомненно будет серьезным политическим фактором и в XXI веке. И вряд ли можно сомневаться в том, что XXI век будет веком быстрого развития ядерной энергетики, а возможно и термоядерной, основанной на реакторах «Токамак», изобретенных Сахаровым и Таммом.

Альтернативы Сахарова

В заключение о том, что более всего интересует автора и, полагаю, читателя. Какой бы хотел видеть Сахаров Россию? Если когда‑нибудь в России возникнет «партия Сахарова», что могло бы быть написано на ее знаменах или в ее политической программе?

В 1968 году в «Размышлениях» Сахаров заявил себя социалистом. И хотя позднее его взгляды на «страну победившего социализма» во многом изменились и он стал противником «тоталитарного социализма», полагаю, что он так и остался социалистом, или социал‑демократом. Мы точно не знаем, в чем он видел недостатки «капитализма», который он, тем не менее, полагал «ближе к истинно человеческому обществу» при условии проведения социальных реформ¹⁹ , чем «тоталитарный социализм». Предположу, что ему не импонировал чистый капитализм как общество, управляемое законами рынка, спросом и предложением. Или он мог полагать неразумной и расточительной экономику, в которой экономический рост и занятость достигаются искусственной стимуляцией спроса. К тому же Сахарову как человеку эгалитарных убеждений был, безусловно, ближе принцип распределения доходов Джона Роулса, согласно которому дифференциация доходов оправдана только в той степени, в которой она служит всеобщему благу. Примерно такой принцип Сахаров формулирует в «Размышлениях». Более того, он полагал, что вопрос распределения «общественного пирога» со временем потеряет свою остроту, благодаря научно‑техническому прогрессу, который обеспечит материальное изобилие.

Одним словом, Сахаров не был «рыночником» современного российского пошиба. Не был он и американским либералом, полагающим государство необходимым злом. Предполагаю, что Сахаров, пользуясь выражением его американского друга Эдварда Клайна, видел в государстве инструмент воплощения общественных идеалов. И социализм Сахарова заключался в том, что он видел в государстве не только инструмент защиты прав и свобод, но и производителя социальных благ.

Трудно сказать, что именно Сахаров имел в виду, предлагая «конвергентное» общество. За исключением широких социальных программ и государственного сектора экономики, мы не знаем точно, какие именно черты социализма Сахаров предполагал сохранить. Например, следовало ли сохранить плановый характер государственного сектора экономики, и как бы это сочеталось с отстаиваемой Сахаровым независимостью государственных предприятий? Однако очевидно, что Сахаров предлагал социально ориентированную экономику, экономику, ориентированную не столько на максимальную прибыльность, сколько на социальные цели, например на обеспечение занятости и высокий уровень оплаты труда.

Разумеется, Сахаров понимал опасность сохранения за государством значительной экономической власти, и я думаю, что он с симпатией бы отнесся к следующим словам другого социалиста, Альберта Эйнштейна:

«… нужно помнить, что плановая экономика — это еще не социализм. Сама по себе, плановая экономика может сопровождаться полным закрепощением индивидуума. Переход к социализму требует решения нескольких чрезвычайно сложных социально‑политических проблем: ввиду далеко идущей централизации политической и экономической власти, как не дать бюрократии стать всемогущей и самонадеянной? Как защитить права личности и как может быть обеспечен противовес власти бюрократии?»²⁰

Мы знаем рецепты Сахарова для решения этих проблем. Это уважение прав человека, основанное на законе и независимом суде. Это экономика смешанного типа. Это гласность и подконтрольность государственного сектора экономики и государственной бюрократии демократическим органам власти (например, парламентским комитетам).

Конечно, сегодня вряд ли кто‑либо в здравом уме захочет доверить российскому государству управление социально ориентированным обобществленным сектором экономики. Однако в определенной ситуации, в условиях гласного общественного контроля это могло бы стать привлекательной альтернативой утвердившемуся в России уже не государственному, а чиновничьему капитализму. В любом случае, гласный общественный контроль над деятельностью крупных корпораций с преобладающим государственным участием вполне соответствовал бы программе Сахарова.

Рассматривая же конвергентное общество с более общих позиций, можно сказать следующее. Свободному обществу, т.е. капиталистическому в терминологии Сахарова, свойственна высокая степень конфликтности, проистекающей из борьбы частных интересов, тогда как в «социалистическом» обществе конфликт частных интересов подавлен государственным принуждением. Учитывая критику Сахаровым капиталистического индивидуализма, можно предположить, что, полностью в русле русской политической мысли, Сахаров предпочел бы гармоничное общество с низким уровнем конфликта. Можно ли, однако, создать такое конвергентное общество, которое было бы одновременно и свободным, и бесконфликтным? Полагаю, что нет и что сахаровское конвергентное общество, если оно возникнет в России, будет результатом компромисса, будет обществом с большей или меньшей степенью свободы и уровнем конфликтности, если оно, конечно, не будет полностью состоять из свободных альтруистов.

Здесь также уместно отметить, что Сахаров и его друзья правозащитники 60‑х — 80‑х видели в государстве главную угрозу правам личности и, по понятным причинам, не слишком задумывались о том, что в обществе могут существовать и другие силы, угрожающие этим правам, и что осуществление гражданами своих прав часто чревато конфликтом между ними. По‑видимому, конвергентному обществу придется решать, какие права оно гарантирует своим гражданам и какие права будут им ограничены.

Сахаровская альтернатива узурпации власти федеральным центром изложена в его проекте Конституции. В своем проекте Сахаров передает субъектам федерации (тогда еще союзным республикам) большие полномочия, в том числе собственную правоохранительную и судебную систему. Однако самым важным пунктом его программы я полагаю финансовую независимость субъектов федерации, потеряв которую они лишились постепенно и всего остального. Сахаров предполагает только определенные, фиксированные договором, перечисления в федеральный бюджет. Все же свои остальные бюджетные средства субъекты расходуют по своему усмотрению.

Российские интеллектуалы давно озабочены поиском «национальной идеи», причем сегодня, как и всегда, лидирующим кандидатом является идея «великой России», или, скорее, «великого государства» (когда‑то самодержавного и православного, затем социалистического, а теперь, видимо, просто антизападного, с православно‑патриотической закваской). Сахаров в своем проекте Конституции предлагает другую национальную идею, идею национального альтруизма во имя выживания человечества и решения глобальных проблем.

Когда‑то в своем программном письме ООН Нильс Бор писал: «Главной целью, стоящей выше всех остальных, должен быть открытый мир, в котором каждый народ может заявить о себе только в той мере, в какой он способен сделать вклад в общую культуру и может помочь другим своим опытом и ресурсами»²¹. К такому же альтруистическому поведению призывает и Сахаров. В его Конституции «глобальные цели выживания человечества» ставятся выше государственных интересов. Целью народа провозглашается «счастливая, полная смысла жизнь, свобода материальная и духовная, благосостояние, мир и безопасность для граждан страны, для всех людей на Земле независимо от их расы, национальности, пола, возраста и социального положения».

Отмечу, что русской традиции, в ее диссидентских формах, идея национального альтруизма совсем не чужда. Так, Петр Чаадаев писал: «Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику, ее дело в мире есть политика рода человеческого. Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами; оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества». Поэтому, кто знает, сахаровский призыв к национальному альтруизму, может быть, когда‑нибудь и будет услышан.

Другой важный выбор, стоящий перед российским обществом, и, возможно, самый важный выбор — следует ли России придерживаться традиционных ей форм общественного и политического устройства, как полагают «национально мыслящие» публицисты, или, напротив, решительно порвать с татаро‑византийской политической традицией и с вертикальной моделью принятия решений, отказаться от старых общественных идеалов, и попытаться воспринять новые. Судя по его полемике с А.И. Солженицыным , Сахаров скорее предпочел бы разрыв с прошлым.

Пожалуй, что более всего поражает стороннего наблюдателя в современном российском обществе — это отсутствие каких‑либо общественных идеалов, определяющих нормы общественной жизни, и точек отсчета в общественно значимом дискурсе. Они замещены, как писал Сахаров, культом государства и силы, а теперь также денег и успеха. Общественные идеалы, которые предлагает Сахаров — это уважение прав человека, терпимость, и свобода. И если «партии Сахарова» — российским гражданам, верящим в эти идеалы — удастся когда‑нибудь продвинуть их в общественное сознание, — это будет главная победа Сахарова, а также российского общества.

А какие механизмы воплощения этих идеалов российское общество сможет создать: будет ли это копией западных институтов или России удастся придумать и воплотить какие‑то новые работоспособные механизмы — надеюсь покажет будущее.

Ефрем Янкелевич

ОБ АВТОРЕ

Ефрем Янкелевич — правозащитник, профессиональный переводчик, официальный представитель А.Д. Сахарова на Западе в 1980–1989 гг.

‍