Еще 8 августа 1953 года глава правительства Маленков публично заявил, что «Соединенные Штаты не являются монополистами в производстве водородной бомбы», а «бурные, долго не смолкающие аплодисменты» депутатов Верховного Совета СССР стали восклицательным знаком к заявлению премьера. Компетентные люди на Западе, однако, не доверяли словам советских лидеров. Парой недель раньше те же лидеры публично объяснили арест своего товарища по Политбюро Берии тем, что тот действовал «в интересах иностранного капитала», был британским шпионом. Разведки Британии и США о столь высокопоставленном своем агенте не знали, да и других агентов в СССР у них, похоже, было маловато, судя по тому, насколько недооценивались военно‑технические возможности СССР.

Советское испытание, проведенное 12 августа 1953 года, оценили американо‑британские физики, анализируя микроскопические следы взрыва, попавшие в атмосферу. И пришли к выводу, что в СССР взорвали не настоящую водородную бомбу, а лишь «усиленную атомную», считая настоящей лишь ту, которую в США испытали осенью 1952 года. Испытали они, правда, не бомбу, готовую к погрузке на самолет (какой была советская), а сооружение весом в десятки тонн, но и мощность взрыва была в десятки раз больше.

Простые секреты ядерного оружия 

Чтобы понять, почему правы были и те, и эти, надо знать самые простые секреты ядерного оружия. В водородной бомбе водорода нет вовсе, а принцип действия атомной бомбы связан не с атомами, а с ядрами. «Атомный» взрыв — это массовое деление очень тяжелых ядер в цепной реакции, а взрыв «водородный» — массовое слияние очень легких ядер в реакции, названной термоядерной. Природа давно решила задачу слияния ядер водорода, но лишь в условиях, возможных в центре звезды, в частности Солнца. А на поверхности Земли пришлось искать легкие ядра, более склонные к слиянию.

Как обеспечить нужную массовость деления или слияния — задачи инженерно‑физические, а как назвать их земные решения, вопрос выбранного определения. В «атомной» бомбе вся энергия порождается делением тяжелых ядер безо всякого участия термоядерных реакций. В советском взрыве 1953 года основная часть энергии тоже порождалась делением тяжелых ядер, но деление произошло не в виде цепной реакции, а под действием быстрых нейтронов, рожденных в термоядерном слиянии легких ядер. В этом смысле советская бомба 1953 года была термоядерной на 90%. И была она в двадцать раз мощнее американских бомб, сброшенных на Японию в августе 1945‑го.

Физический принцип первой советской термоядерной бомбы был изобретен осенью 1948 года 27‑летним физиком‑теоретиком Андреем Сахаровым. Лишь летом того года его включили в Ядерный проект в составе группы во главе с его учителем Игорем Таммом в Физическом институте АН СССР (ФИАН). Задачей группы было помогать основной команде во главе с Яковом Зельдовичем, уже несколько лет работавшей над проектом термоядерной бомбы под названием «Труба» (подсказанным цилиндрической формой конструкции). Название оправдалось — все усилия вылетели в трубу, однако тупик был признан лишь в 1954 году. А Сахаров заподозрил тупик уже в 1948‑м и придумал совершенно новый способ, как вызвать термоядерное массовое слияние в особо устроенном слоистом шаре, обжатом со всех сторон обычной взрывчаткой («слойка»). Его идею сразу высоко оценили коллеги, включая Зельдовича и научного руководителя всей оружейной программы Юлия Харитона, который в своем заключении написал: «Основная идея предложения чрезвычайно остроумна и физически наглядна. Мощный разогрев “слойки”, происходящий под действием срабатывания [атомного заряда], приводит к тому, что электроны [урана‑238] и [дейтерия] в значительной части отрываются от ядер и ведут себя как газ. Как во всяком газе, равновесие наступит, когда в любом месте в единице объема будет одинаковое количество частиц. В начальный же момент в единице объема, занимаемого [дейтерием], будет в несколько раз меньше электронов, чем в единице объема, занимаемого ураном‑238, который во много раз тяжелее дейтерия. Поэтому сразу после того как “слойка” разогреется от [атомного взрыва], электроны урана‑238 начнут “обжимать” более разреженный электронный газ [дейтерия] и сожмут его в несколько раз. При таком сжатии — как всегда при сжатии газа — значительно повысится температура [дейтерия], и ядра его начнут настолько быстро реагировать друг с другом, что реакция сможет произойти раньше, чем “слойка” будет разбросана давлением, созданным при срабатывании [атомного заряда]»¹.

В результате группе Тамма поручили заниматься только Слойкой, а группа Зельдовича продолжила работу по Трубе.

В дополнение к идее Слойки Виталий Гинзбург придумал отличный источник легких ядер — дейтерид лития («LiDочка»). На основе этих двух идей и была создана термоядерная бомба 1953 года.

Принцип термоядерной бомбы, аналогичной американской и теоретически неограниченно мощной, — сверхбомбы — в СССР изобрели в 1954 году. Именно это изобретение задает загадку, обещанную в заглавии и появившуюся в самом первом авторитетном рассказе об истории термоядерного оружия в СССР — в «Воспоминаниях» Андрея Сахарова:

«У нас возникла новая идея принципиального характера, назовем ее условно “третья идея” (имея в виду под первой и второй идеями высказанные мной и Гинзбургом в 1948 году). В некоторой форме, скорей в качестве пожелания, «третья идея» обсуждалась и раньше, но в 1954 году пожелания превратились в реальную возможность.

По‑видимому, к “третьей идее” одновременно пришли несколько сотрудников наших теоретических отделов. Одним из них был и я. Мне кажется, что я уже на ранней стадии понимал основные физические и математические аспекты “третьей идеи”. В силу этого, а также благодаря моему ранее приобретенному авторитету, моя роль в принятии и осуществлении “третьей идеи”, возможно, была одной из решающих. Но также, несомненно, очень велика была роль Зельдовича, Трутнева и некоторых других, и, быть может, они понимали и предугадывали перспективы и трудности “третьей идеи” не меньше, чем я. В то время нам (мне, во всяком случае) некогда было думать о вопросах приоритета, тем более что это было бы “дележкой шкуры неубитого медведя”, а задним числом восстановить все детали обсуждений невозможно, да и надо ли?»

Рассказ, как видим, совершенно не секретный, о чем Сахаров предупредил заранее: «О периоде моей жизни и работы в 1948–1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба».

Написано это в годы горьковской ссылки, когда Сахаров был готов к любым поворотам судьбы, включая смерть от бессрочной голодовки. Так что, это не заверение в своей законопослушности, а честное предупреждение о неполноте рассказа.

[Частично] Рассекреченная история

Вскоре после смерти Сахарова и публикации его «Воспоминаний» советская эпоха закончилась, важнейшие документы рассекретили и опубликовали в многотомной серии «Атомный проект СССР. Документы и материалы».

В результате стали известны реальные имена всех трех идей, о которых написал Сахаров: первая — Слойка, вторая — LiDочка, третья — Атомное (излучательное) обжатие (далее, для краткости, «третья идея»). С авторством первых двух все ясно: имеются отчеты Сахарова и Гинзбурга 1948–1949 годов, где их идеи изложены впервые.

А вот с авторством «третьей идеи» многое не ясно.

Началом финального отрезка пути к «третьей идее» можно считать докладную записку о новой схеме АДС датированную 14.01.1954 г. Заглавие «Об использовании изделия для целей обжатия сверхизделия РДС‑6с» подразумевает «атомное обжатие» (АО). Смысл идеи был в том, чтобы обжатие обычной взрывчаткой заменить атомным взрывом, тогда в Слойку можно заложить больше термоядерной начинки — LiDочки. От степени сжатия легкоядерного вещества, способного к слиянию, зависит само слияние. Чем ближе плотность вещества к внутризвездной, тем легче пойдет в нем звездная термоядерная реакция. Разумеется, атомный взрыв сдавит гораздо сильнее, чем обычный взрыв в обычной Слойке. Эту идею Сахаров высказал еще в своем отчете о Слойке в январе 1949 года, предложив «использование дополнительного заряда плутония для предварительного сжатия Слойки».

Проблема была «лишь» в том, чтобы атомный взрыв обжал термоядерный заряд симметрично, сразу со всех сторон — чтобы заряд не «разнесло» до того, как начнется звездное слияние. И в обычной Слойке симметрично‑взрывное обжатие было сложнейшей инженерно‑физической задачей, а обжатие атомное усложнило задачу в тысячи раз, поскольку атомный взрыв происходит гораздо быстрее обычного.

Один из руководителей Ядерного проекта, генерал Авраамий Завенягин, инженер по образованию, предложил простое военное решение: обложить Слойку несколькими атомными бомбами со всех сторон и взорвать их одновременно. Схему инженер‑генерала назвали «канделябром»: внешние атомные «свечки» должны были зажечь центральную — термоядерную.

Однако физик к такому «канделябру» не мог отнестись всерьез. Взрыв внутрь, приводящий в действие и атомную бомбу, и Слойку, по‑английски называется «имплозия», что стало и русским термином. Ввести новый термин, однако, проще, чем подорвать разные части взрывчатки одновременно — для симметрии обжатия. Атомный взрыв происходит в тысячи раз быстрее обычного, и задача одновременно взорвать несколько атомных зарядов труднее в миллион раз. Если сигналы на подрыв разошлись хотя бы чуть‑чуть, то фактически взорвалась бы лишь первая атомная свеча и разнесла бы в клочки все остальные, не успевшие взорваться. Вместо симметричного термоядерного «канделябра» получился бы один однобокий атомный «подсвечник».

Источник атомного обжатия должен быть один, и Сахаров понимал это, высказывая свое «пожелание» в 1949 году. Но как одним атомным взрывом обжать Слойку со всех сторон? Геометрия не дает. Физикой следовало перехитрить геометрию, и это было труднейшей задачей. Экспериментаторы проверили возможность конфигурации АДС, но ничего путного из этого не вышло — моделирующий слойку шар сплющился в блин².

Загвоздка была в том, как энергию атомного взрыва превратить в обжатие со всех сторон. И в январской записке 1954 года нет признаков того, что ее авторы — Зельдович и Сахаров — догадываются, как с этой загвоздкой справиться. Третья идея еще не родилась.

Самый ранний из обнаруженных документов, касающихся расчетов по этой идее, датирован 28 апреля 1954 года и содержит имена Давида Франк‑Каменецкого, Николая Дмитриева и Григория Гандельмана³.

Следующий отчет, подписанный Сахаровым 6 августа 1954 года, говорит уже о решении конкретных задач, связанных с воплощением «третьей идеи». И, наконец, в итоговом отчете от 25 июня 1955 года среди его пятнадцати составителей в алфавитном порядке указаны Я. Зельдович, А. Сахаров, Ю. Трутнев и перечислены фамилии трех десятков теоретиков, участвовавших в расчетах. Но ничего не сказано об авторстве главной идеи: излучением атомного взрыва в доли микросекунды (прежде чем появится вспышка «ярче тысячи солнц» и страшный гриб) сделать тонкую работу — всесторонне сжать хитро устроенное сооружение на расстоянии метра от центра атомного взрыва.

Ситуации в 1948‑м и 1954‑м, конечно, сильно различались. В 48‑м теоретики выдвигали свои идеи и писали отчеты вне какой‑либо инженерно‑конструкторской программы. Идеи могли остаться на бумаге. А в 54‑м физики‑«бомбоделы» жили на передовой линии холодной войны и были прямо включены в процесс инженерного конструирования. Было не до спокойного оформления‑закрепления своих идей, надо было сразу решать, на какой конструкции сосредоточить усилия, чтобы выдать боеспособное «изделие» в кратчайший срок.

Но быть может, сама исходная идея не заслуживала отдельного оформления, как говорится, напрашивалась сама собой, витала в воздухе? Не буду здесь обсуждать физические подробности (отсылая желающих к моей книге «Андрей Сахаров: Наука и Свобода») и ограничусь лишь научно‑психологическими.

Из «Воспоминаний» Сахарова ясно, что «третья идея» шокировала министра Средмаша (как тогда назывался нынешний Росатом) и вызвала его активное сопротивление. А реакцию коллег выразил Владимир Ритус, работавший тогда под началом Сахарова и вернувшийся в чистую науку в 1955 году. Услышав впервые о новой идее, он поразился: «Как?! Неужели не разнесет все?!»⁴ Это не помешало, однако, ему и другим коллегам‑физикам включиться в развитие идеи, как только они поняли ее⁵.

А вот свидетельство из‑за океана, где аналог «третьей идеи», выдвинутый Эдвардом Теллером в 1951 году, его коллега и нобелевский лауреат Ханс Бете назвал «блестящим открытием», «гениальным прозрением»: «Блистательное открытие сделал доктор Теллер. Это было одно из таких открытий, которые невозможно предсказать, подобно теории относительности, хоть я и не хочу сравнивать их по важности. Гениальное прозрение, чего не бывает при нормальном развитии идей. Но к кому‑то внезапно приходит вдохновение. Такое вдохновение пришло к доктору Теллеру, и программа получила надежный фундамент»⁶.

Могут ли к гениальной идее прийти одновременно несколько сотрудников разных отделов?

Упомянутый Сахаровым сотрудник отдела Зельдовича Юрий Трутнев предложил свою версию соавторства 3‑й идеи: «Я много занимался теорией КПД атомных зарядов. Я знал, что при их взрыве очень много энергии выходит в виде рентгеновского излучения. И я начал подумывать о том, как бы сделать так, чтобы термоядерный заряд обложить легким веществом — “обмазкой” <...> и с помощью рентгеновского излучения от взрыва первичного атомного заряда “обмазку” нагреть <...> Но как было обеспечить равномерное, симметричное воздействие излучения на сферическую поверхность термоядерного заряда с “обмазкой”? Тут я застрял. И вот в некий момент весной 1954 года из Москвы приезжает Зельдович и говорит: “Знаю, что делать! Давайте будем выпускать излучение вот так”. И тут же нарисовал схему, каким образом можно реализовать [третью идею] <...> Я в тот же день пришел к Сахарову и говорю: “Андрей Дмитриевич, вот Яков Борисович предлагает действовать излучением таким‑то образом. А я предлагаю термоядерный заряд окружить легким веществом и с его помощью производить обжатие”. И остановились на этом. <...> Это предложение трех людей — Зельдовича, Сахарова, Трутнева. Зельдович предложил, как именно направлять рентгеновское излучение, Сахаров показал, что это излучение не поглощается стенками кожуха, а остается в нем и поэтому может происходить равномерное воздействие на поверхность термоядерного узла. А моя идея — “обмазка” из легкого вещества для перевода излучения в необходимое давление. Я помню, как я придумал свою идею, но как они дошли до своих идей, сейчас могу только догадываться»⁷.

У этой версии академика Трутнева, однако, есть несколько проблем.

Впервые фраза Зельдовича «будем выпускать излучение» появилась в ином контексте в статье 1996 года Юлия Харитона, Виктора Адамского и Юрия Смирнова: «И вот однажды Зельдович, ворвавшись в комнату [своих сотрудников] молодых теоретиков Г.М. Гандельмана и В.Б. Адамского, находившуюся против его кабинета, радостно воскликнул: “Надо делать не так, будем выпускать из шарового заряда излучение!” Уже через день или два в Москву в вычислительное бюро А.Н. Тихонова, которое обслуживало группу Сахарова, было послано задание для проведения расчета на предмет выяснения, выходит ли излучение из атомного заряда и как это зависит от используемых материалов»⁸.

Кроме того, версия Трутнева 2017 года значительно отличается от его же версии 2003 года⁹: «Занимаясь атомными зарядами, я обратил внимание на то, что при взрыве атомного заряда из‑за высокой температуры <...> довольно много энергии “сидит” в мягком рентгеновском излучении. И у меня возникла идея — об использовании этой энергии для сжатия термоядерного узла. <...> Я рассказал об этом Франк‑Каменецкому, рассказал Сахарову и Зельдовичу. Оказалось, что А.Д. Сахаров и Я.Б. Зельдович независимо пришли к очень сходным идеям. Хотя по ряду существенных физических деталей в них были и отличия. Удалось найти очень изящное решение (так называемая “третья идея”) [которое было] плодом работы очень многих физиков‑теоретиков, математиков, очень многих конструкторов и технологов. Но исходная идея принадлежит троим: Зельдовичу, Сахарову, Трутневу. Следует также отметить существенную роль Д.А. Франк‑Каменецкого в формировании этого принципа».

По свидетельству сотрудников Зельдовича, Ю. Трутнев сидел в одном кабинете с Д. Франк‑Каменецким, имя которого, напомню, фигурирует в самом раннем документе о расчетах по «третьей идее». Франк‑Каменецкий написал и первый обстоятельный отчет (9.12.1954) с описанием «третьей идеи», поставив первым автором Сахарова. А назавтра руководители «Объекта» Анатолий Александров и Юлий Харитон поручили Франк‑Каменецкому прочитать две‑три лекции для сотрудников, чтобы ознакомить их с теорией «третьей идеи». Список слушателей включал руководителей «Объекта», сотрудников сектора Зельдовича (включая Трутнева) и других секторов, кроме сектора Сахарова, в котором такое ознакомление не требовалось, поскольку они уже знали о новой идее от Сахарова.

О Франк‑Каменецком вспоминал академик Лев Феоктистов: «Удивительно интеллигентный человек! Как бы вас ни учили в университете, все равно вы приходите на работу — и чувствуете полную свою беспомощность, вы ничего не понимаете. Франк[‑Каменецкий] мне напоминает орла, который своему орленку все время приносит пищу и закладывает в клюв, возится, возится с тобой. Он прирожденный педагог был, любил рассказывать, показывать, объяснять доходчиво»¹⁰.

В решениях Правительства о награждении создателей «изделия» 1955 года сказано, что идея этой бомбы принадлежит Зельдовичу и Сахарову, за что каждый получил звезду Героя и Ленинскую премию в 100 тыс. рублей. Трутнев же получил орден Ленина (вместе со 145 другими) и премию 20 тыс. рублей (вместе с 33 другими). Были и премии 75, 50, 30 и 25 тыс. рублей.

Наконец, обстоятельные работы главного составителя книжной серии «Атомный проект СССР» Германа Гончарова по истории термоядерного оружия никакую особую роль Юрия Трутнева не подтверждают. Не подтвердили этого и никто из теоретиков, которые вместе с ними участвовали в расчетах по «третьей идее» и которых я интервьюировал, собирая материалы для биографии Сахарова.

Один из этих теоретиков, Лев Феоктистов, в 1997 году вспоминал, как в начале 1954 года «внезапно появились, как свет в темном царстве, новые идеи, и стало ясно, что настал момент “истины”. Молва приписывала эти основополагающие мысли <...> то Зельдовичу, то Сахарову, то обоим, то еще кому‑то, но всегда в какой‑то неопределенной форме: вроде бы, кажется и т. п. К тому времени я хорошо был знаком с Зельдовичем. Но ни разу не слышал от него прямого подтверждения на сей счет». И Феоктистов подытожил: «Оценивая тот период и влияние американского “фактора” на наше развитие, могу вполне определенно сказать, что у нас не было чертежей или точных данных, поступивших извне. Но и мы были не такими, как во время Фукса и первой атомной бомбы, а значительно более понимающими, подготовленными к восприятию намеков и полунамеков. Меня не покидает ощущение, что в ту пору мы не были вполне самостоятельными»¹¹.

После 1997 года рассекретили и опубликовали документов достаточно, чтобы догадаться, почему Андрей Сахаров так странно написал о рождении «третьей идеи» — и слишком мало, и слишком подробно.

Но начну со странного возражения, которым Теллер отвечал Бете на приведенную выше восхищенную оценку его изобретения 1951 года: «Изобретение это не было великим, не было и особенно замечательным. Это просто надлежало сделать. Это не было совсем уж просто, но полагаю, что если бы лаборатория с такими первоклассными людьми, как Ферми, Бете и другие, старалась решить проблему, то, вероятно, кто‑то из них выдвинул бы ту же самую замечательную идею, или какую‑то иную, гораздо раньше. Необходимо было лишь пристально смотреть и смотреть на проблему с некоторой убежденностью, что решение возможно¹², главный принцип излучательной имплозии [аналог или прототип 3‑й идеи] был изложен на конференции по термоядерной бомбе весной 1946 года. Доктор Бете, в отличие от доктора Фукса, не присутствовал на той конференции»¹³.

Последней фразой Теллер подчеркнул, что Клаус Фукс, уже разоблаченный «атомный шпион» (арестованный в начале 1950 года), мог передать в СССР важную информацию о термоядерной бомбе.

Не только мог, но и действительно передал. Обширный документ, переданный весной 1948 года и получивший высший гриф секретности, опубликован под названием «Информационный материал № 713а “Атомная сверхбомба”»¹⁴.

Роль Клауса Фукса 

Сейчас уже известно, что физическую идею, на которую опирался Теллер в своем изобретении, Фукс не просто передал в СССР 16 апреля 1948 года. Он сам эту идею и выдвинул. В мае 1946 года, незадолго до отъезда из США в Англию, он подал заявку на ее патентование, а Теллер эту заявку рецензировал. Фукс, однако, предложил свою идею в устройстве атомной «зажигалки», которая должна была поджечь «Трубу», заполненную дейтерием. В 1951 году, после того как проект «Трубы» признали в США тупиковым, Теллер придумал, как «излучательной имплозией» воздействовать сразу на весь объем «легкоядерной взрывчатки».

Разведдоклад Фукса подробно описывал его представление об устройстве бомбы‑«трубы», а устройство атомной «зажигалки» содержало его идею использовать излучение. Конструкцию «Трубы» из этого доклада Зельдович принял за основу, а «зажигательную» идею Фукса не понял. Это отразилось в отзыве научного руководителя оружейно‑ядерной программы Юлия Харитона, датированного 5 мая 1948 года: «Имеется ряд не вполне еще ясных, но физически важных замечаний, касающихся механизма инициирования, например о прозрачном для излучения заполнителе и о непрозрачной его оболочке».

Разведдоклад Фукса своим объемом и детальностью, собственно, и привел к созданию, в июне 1948‑го, группы Тамма. В результате изобретения «Слойки» статус группы изменился из вспомогательного в самостоятельный. А группа Зельдовича продолжала разрабатывать «Трубу». В феврале 1950‑го в СССР развернулись полномасштабные работы по созданию обоих вариантов термоядерной бомбы на «Объекте» — в закрытом городе Сарове, где организовали два теоретических отдела (точнее, сектора): сектор 1 возглавлял Тамм (когда в 1954‑м он вернулся в Москву, его сменил Сахаров), сектор 2 возглавлял Зельдович. В начале 1954 года главные теоретики «Объекта» оказались в идейном тупике: полный тупик «Трубы» и осознание того, что мощность «Слойки» ограничена. Этот тупик и разжег творческое изобретательство Сахарова, точно так же, как в США тупик «Трубы», обнаруженный тремя годами ранее, разжег изобретательство Теллера.

Теперь наконец все готово, чтобы предложить реконструкцию событий, в которых «третья идея» стала сверхбомбой (обеспечив стратегическое равновесие США и СССР).

В первые месяцы 1954 года у Сахарова родилась идея использовать излучение атомного взрыва для обжатия термоядерного заряда, он поделился с Зельдовичем, тот вспомнил о «неясных, но физически важных» словах из разведдоклада 1948 года, наконец понял их и внес в обсуждение какие‑то подробности из того же доклада, возможно, неявно поделившись со своим сотрудником Юрием Трутневым.

По строгим законам секретности Зельдович не имел права сказать о своем разведисточнике коллегам, к нему не допущенным. У него (как и у Сахарова) не было так называемой «ложной скромности» — он не стеснялся говорить о своем авторстве, но в науке был рыцарски честен и мог восхищаться идеями других, что усиливает приведенное выше свидетельство Льва Феоктистова.

Нет никаких свидетельств, что Сахаров был знаком с разведдокладом 1948 года, и есть свидетельство того, что не был. 17 марта 1949 года Харитон обратился к Берии с предложением дать Тамму экспериментальные данные, добытые разведкой. В аппарате Берии решили, что передавать Тамму разведматериалы «не следует, чтобы не привлекать к этим документам лишних людей», а можно лишь сообщить обезличенные выписки, «без ссылки на источники»¹⁵. Лист, содержащий таблицу, прислали в ФИАН, и на нем появился автограф «Ознакомился 7.V 49 А. Сахаров».

Если бы Сахаров видел когда‑либо разведдоклад 1948 года, он не написал бы в «Воспоминаниях»:

«Сейчас я думаю, что основная идея разрабатывавшегося в группе Зельдовича проекта была “цельнотянутой”, т. е. основанной на разведывательной информации. Я, однако, никак не могу доказать это предположение. Оно пришло мне в голову совсем недавно, а тогда я об этом просто не задумывался. (Добавление, июль 1987 г. В статье Д. Холовея в “Интернейшнл Секьюрити” 1979/80, т. 4, 3, я прочитал: “Клаус Фукс информировал СССР о работах по термоядерной бомбе в Лос‑Анджелесе до 1946 г. <...> Эти сообщения были скорей дезориентирующими, чем полезными, так как ранние идеи потом оказались неработоспособными”. Моя догадка получает таким образом подтверждение!)».

Уроки секретной американо-советской ядерной истории

«Дезориентирующие» сообщения Фукса содержали ту самую идею, которую впоследствии успешно развил Теллер в изобретении сверхбомбы. Сахаров переоткрыл эту идею, не зная, что Зельдович видел ее, но не понял.

В секретном Сарове они с Зельдовичем общались постоянно и близко: «В течение дня то он, то я по нескольку раз забегали друг к другу, чтобы поделиться вновь возникшей научной мыслью или сомнением, просто пошутить или что‑то рассказать». По свидетельству Елены Боннэр, когда она в 1970 году, познакомив Сахарова со своими друзьями, «спросила: “А кто твои друзья?”, он сказал: “Зельдович”».

Восстанавливая в памяти биографию «третьей идеи», Сахаров опирался на свои секретные знания и интуицию, но многого не знал. Выделяя вклад Зельдовича и Трутнева среди других, он все сомнения трактовал в их пользу.

А сомнения у него могли быть. Так, например, он рассказал, что на раннем этапе разработки «третьей идеи» он придумал, как подступиться к ключевым физическим процессам, и его интуитивную мысль подкрепил математик Николай Дмитриев:  «Я до сих пор помню, что первоначально Зельдович не оценил моей правоты и только после работы Коли [Дмитриева] поверил; с ним такое редко случается, он очень острый человек».

Этот случай расшифровал (сначала рассекретив) Герман Гончаров: «Решающий шаг <...> сделал Сахаров[, показав], что кожух из вещества с большим атомным номером служит прекрасным отражателем излучения, выходящего из первичной атомной бомбы»¹⁶.

Вернемся к предположению Сахарова, что к «третьей идее» одновременно с ним пришли Зельдович и Трутнев. Он не объяснил, какие конкретные обстоятельства 30‑летней давности вспомнил, когда писал воспоминания, и как догадался, что основная идея Трубы Зельдовича была основана на развединформации. Наверняка эти обстоятельства были слишком конкретны, а потому секретны. Но гораздо труднее ему было бы предположить, что развединформация о тупиковом проекте могла содержать важную физическую идею, которую Зельдович не понял. Мог ли Зельдович, не нарушая правил секретности, дать как‑то понять это Сахарову, не имевшему доступа к разведдокладу Фукса от 16 апреля 1948 года? Думаю, что нет. Опираюсь, однако, не столько на секретные материалы, сколько на изучение личностей двух выдающихся физиков и очень разных людей. А также на драматическую историю их отношений, разлучившую их, когда Сахаров занялся общественной деятельностью.

«Абсолютная интеллектуальная честность и смелость» — так Сахаров характеризовал своего любимого учителя Игоря Евгеньевича Тамма. Эта характеристика приложима и к нему самому. Он исходил из простодушной презумпции порядочности тех, с кем встречался в жизни (включая сотрудников спецслужб). Тем более это относилось к его коллегам. Он, как и многие люди, мерил других, можно сказать, на свой аршин, хотя его «аршин» был очень особенным.

Интересно и поучительно сопоставлять советскую историю авторства сверхбомбы с американской в морально‑политическом и научно‑техническом измерениях. Подробности — в упомянутой выше моей книге о Сахарове, а здесь скажу лишь, что Бете, как и большинство ведущих физиков ядерного проекта США, считали создание сверхбомбы нежелательным морально‑политически и невозможным научно‑технически (и второе мнение в большой степени определялось первым). А Теллер был ключевой фигурой среди немногих сторонников создания такой бомбы.

Среди ведущих физиков советского ядерного проекта лишь Ландау считал себя «ученым рабом» и ограничивал свою вовлеченность в «спецработу» до минимума. Остальные работали с энтузиазмом и не испытывали морально‑политических сомнений.

У Сахарова первые такие сомнения возникли на банкете по случаю успешного испытания сверхбомбы 22 ноября 1955 года. Руководитель испытаний маршал Неделин предоставил ему произнести первый тост. 34‑летний физик предложил «выпить за то, чтобы наши изделия взрывались так же успешно, как сегодня, над полигонами и никогда — над городами. За столом наступило молчание, как будто я произнес нечто неприличное. Все замерли».

Паузу маршал прервал похабно‑богохульным анекдотом по мотивам молитвенных слов «направь и укрепи» и предложил выпить «за укрепление».

«Прошло много лет, — писал Сахаров, — а до сих пор у меня ощущение, как от удара хлыстом. <...> Мысли и ощущения, которые формировались тогда и не ослабевают с тех пор, вместе со многим другим, что принесла жизнь, в последующие годы привели к изменению всей моей позиции».

В 1967–1968 годах Сахаров осознал резкий рост угрозы мировой ядерной войны в связи с появлением противоракет и вышел из закрытого мира военно‑промышленного комплекса в открытый мир общественной жизни. Когда же он в горьковской ссылке писал свои «Воспоминания», то уже вполне осознавал правоту Теллера в оценке ситуации, хотя и в позиции Бете были свои резоны.

Если же говорить о противоположных, казалось бы, мнениях Бете и Теллера об изобретении сверхбомбы, то можно примирить и их. Идея излучательной имплозии, она же «третья идея», была почти гениальной, раз такой сильный физик, как Зельдович, не понял ее даже с подсказкой Фукса. Но она была и не совсем гениальной, поскольку Сахаров сумел переоткрыть ее без подсказки.

Трудно обсуждать «степень гениальности» «третьей идеи» хотя бы потому, что столь сильные эксперты имеют на этот счет разные мнения. Можно, однако, эти мнения сопоставить, чтобы составить собственное.

Вернусь к безусловному эксперту Хансу Бете с его знаниями, научным и моральным авторитетом. Он был главным теоретиком главного американского военно‑ядерного «Объекта» в ЛосАламосе, Нобелевскую премию получил за термоядерную астрофизику, и кроме того, можно сказать, был первым историком американской Сверхбомбы, поскольку еще в мае 1952 года написал секретную «Записку об истории термоядерной программы» (впоследствии частично рассекреченную). По его тогдашнему мнению, именно Теллер открыл «совершенно новый подход», и это изобретение «было в большой степени случайным». И впоследствии он не раз писал, что «решающее изобретение сделал в 1951 году Теллер»¹⁷.

Первым, кто с этим мнением не согласился, был сам Теллер. Отвечая на «Записку» Бете, он свое изобретение 1951 года охарактеризовал как относительно небольшую модификацию идей, известных уже в 1946 году (подразумевая вклад Фукса). Суммируя, Теллер заметил: «Трудно спорить о том, в какой мере данное изобретение случайно, особенно трудно для того, кто сам не делал этого изобретения»¹⁸.

Если Теллер в 1951 году опирался на идею Фукса 1946 года, то Сахаров весной 1954‑го опирался, можно сказать, на две свои собственные идеи 1948 года: на идею Слойки, обжимаемой обычной взрывчаткой, и на общую идею заменить эту взрывчатку дополнительным атомным взрывом снаружи Слойки (главный атомный взрыв происходил в ее центре). Теллеру надо было придумать новый способ заставить легкие ядра сливаться — сдавив всю «Трубу», заполненную легкоядерным веществом. А Сахарову надо было придумать, как использовать атомный взрыв для сдавливания Слойки. Когда же он придумал, стало ясно, что сила атомного сдавливания столь велика, что уже не обязательна и слоистость термоядерного заряда.

И в США, и в СССР сверхбомбу изобрели в «два присеста»: в США Фукс и Теллер, в СССР Сахаров и… Сахаров. Конечно, речь идет о принципиальных физических идеях, воплощение которых в обеих странах потребовало внушительных теоретических и конструкторских разработок.

В создании советской атомной бомбы роль разведки, как сейчас хорошо известно, была значительна, хотя по оценкам ветеранов обоих ядерных проектов разведданные сэкономили Советскому Союзу всего год‑два.

В создании же советской термоядерной бомбы разведка сыграла лишь «административную» роль, побудив руководство СССР начать эту программу в 1945‑м и усилить в 1948‑м. Причиной резкого снижения вклада советской разведки стали успехи американской контрразведки, которой удалось раскрыть шифр советской разведки.

После ареста Фукса в 1950 году и по меньшей мере до 1955‑го в СССР практически ничего не знали о развитии термоядерных разработок в США, кроме того, что сообщала пресса, а кто ж поверит буржуазным газетам?

Забавным проявлением такого неведения и заодно оценкой таланта Сахарова было мнение заместителя научного руководителя «Объекта» Кирилла Щёлкина, который, по свидетельству его сына, считал, что в создание Слойки «вложено столько оригинальных <...> идей, что они не могли одновременно прийти в головы ученых США. Однако после взрыва [Слойки] США столь быстро [через полгода] взорвали аналогичную [испытание 1 марта 1954 года]), что даже если учесть, что [американцы] по анализу проб воздуха после нашего взрыва смогли разгадать секреты конструкции, невозможно было в эти сроки разработать и изготовить образец для испытаний. <...> Отец [К.И. Щелкин] был абсолютно уверен, что конструкция нашей водородной бомбы [американцами] украдена. Эта уверенность, по его словам, опиралась прежде всего на гениальность Сахарова»¹⁹.

Если первый заместитель Харитона мог думать, что американцы украли советский секрет водородной бомбы, то, значит, руководство «Объекта» даже не подозревало о масштабном отставании советских «изделий». Тем более это было неведомо Зельдовичу и Сахарову. Поэтому неработоспособность «Трубы» в СССР была окончательно признана лишь в декабре 1954 года, на пять лет позже, чем в США. Разрабатывать 3‑ю идею в СССР помогало триумфальное состояние духа и неведение, что в США ее испытали еще в 1952‑м. Так что у Сахарова были основания считать свою роль «одной из решающих».

История Сверхбомбы опровергает шаблонную мудрость о том, что «история не знает сослагательного наклонения». Для историко‑научных вопросов «что было бы, если бы...» необязательно ждать встречи с инопланетной цивилизацией и инопланетной историей. Изоляция секретностью холодной войны и сопоставление двух вариантов истории Сверхбомбы — в США и СССР — проясняет оба развития событий. Помогает и то, что, благодаря Фуксу, изоляция была неполной.

Таким образом, обоснован журналистский титул «отец водородной бомбы» и для Теллера, и для Сахарова, хотя оба подчеркивали коллективность этого отцовства. Появляются также основания назвать Фукса «дедом водородной бомбы» и в США, и в СССР, и в Великобритании благодаря его работе по совместительству в науке и в разведке.

Советско‑американская родословная Сверхбомбы освещает и вопрос о научных секретах, который кажется важнейшим для широкой публики, но не для людей науки. Вскоре после создания атомной бомбы Бете фактически отверг понятие «атомного секрета», предсказав, что любая из нескольких стран с развитой наукой (включая СССР) может создать атомную бомбу самостоятельно за пять лет²⁰. И оказался прав. Ирония истории проявилась в том, что Бете, под сильным впечатлением от «гениального прозрения» Теллера при изобретении Сверхбомбы и противореча себе, высказал мнение, что это изобретение «было в большой степени случайным» и поэтому «невозможно предсказать, было ли или будет ли сходное изобретение сделано в советском проекте»²¹. Фактически он говорил о невоспроизводимости этого изобретения. Выходит, не веря в «атомный секрет», он поверил — по меньшей мере в мае 1952 года — в «термоядерный».

Самостоятельное изобретение советской Сверхбомбы подтверждает первоначальное отношение Бете к понятию научного секрета. А тот факт, что Бете оценивал изобретение Теллера столь высоко, помогает понять чрезвычайно высокую оценку Зельдовичем научного таланта Сахарова. По свидетельству Виталия Гинзбурга, Зельдович говорил: «Других физиков я могу понять и соизмерить. А Андрей Дмитриевич — это что‑то иное, что‑то особенное»²².

Понимание «несоизмеримости» сформировалось у Зельдовича именно в годы его наибольшей близости с Сахаровым, когда они создавали советское термоядерное оружие.

Секретная решающая роль Сахарова в создании советского сверхоружия, по иронии истории, определила через много лет другую, совершенно открытую и не менее важную его роль в утверждении прав человека как основы международной безопасности и устойчивого развития мира. В 1955 году, однако, мало что предвещало такое преображение физика‑теоретика.