1970. Борьба за освобождение Жореса Медведева. Вхождение в круг правозащитников

В мае 1970 года Сахаров знакомится с математиком, активным участником правозащитного движения Валерием Николаевичем Чалидзе (1938–2018).

«Одним из первых среди диссидентов <...> Валерий освоил уголовный и уголовно‑процессуальный кодексы, а его острый аналитический и критический ум как бы был создан для той юридической “игры”, в которую оказался вовлеченным диссидентский мир. <...> Мне он при первой же встрече сказал, что его главная цель — не дать людям садиться», — писал о нем Сахаров.

Их первым совместным делом стала подготовка жалобы на имя Генерального прокурора СССР по делу правозащитника Петра Григоренко, помещенного по приговору суда в психиатрическую больницу.

С 1960 года власти начали активно использовать психиатрию для борьбы с инакомыслящими. Это был жестокий и одновременно очень удобный способ изолировать неугодных граждан, привлекая меньше внимания. К таким «больным» применялись психиатрические препараты и процедуры, имевшие крайне болезненные побочные последствия, фактически пытки. Человек, лишенный свободы таким образом, должен был оставаться в заключении неопределенное время, до «выздоровления» (т.е. признания своих взглядов и действий следствием якобы имевшегося у него психиатрического расстройства).

29 мая Сахарову позвонил его соавтор по «Меморандуму» Рой Медведев и сообщил что его брат‑близнец Жорес, радиобиолог, автор самиздатовской книги «Биологическая наука и культ личности», с которым Сахаров также был лично знаком, насильственно помещен в психиатрическую больницу. Диагноз «вялотекущая шизофрения», объяснил Рой Медведев, поставлен его брату «основываясь на анализе его произведений, как якобы доказывающих раздвоение личности (и биология, и политика), а на самом деле это месть все еще сильных в аппарате лысенковцев за статьи и книгу против них».

На следующий же день Сахаров составил текст обращения в защиту Медведева и поехал в Институт общей генетики, где в это время проходил международный научный симпозиум, и в перерыве заседания написал на доске перед глазами всех участников: «Я, Сахаров А.Д., собираю подписи под обращением в защиту биолога Жореса Медведева, насильно и беззаконно помещенного в психиатрическую больницу за его публицистические выступления. Обращаться ко мне в перерыве заседания и по моему домашнему адресу» — и далее указал свой адрес и телефон.

«Остановить Сахарова, когда он что‑то считал нужным сделать, было невозможно; в этом случае он уже никому не казался ни мягким, ни застенчивым», — с глубоким уважением писал, вспоминая эту историю, брат Жореса Рой Медведев.

О том, как дальше развивались события, сам Сахаров рассказывал так:

«В перерыве ко мне подошли два или три человека и подписались под обращением, еще двое пришли из лабораторий. Но главный поток подписей был дома — у меня и у Валерия Чалидзе, который предоставил для этого свою квартиру, точнее, комнату в коммунальной квартире. <...> К Валерию съехался весь диссидентский мир (а кто не успел, пришел уже ко мне домой). Так я одним махом узнал почти весь тогдашний “круг” — Таню Великанову, Гришу Подъяпольского и его жену Машу, Сережу Ковалёва <...> и многих других. <...> Все они подписывали составленное мною обращение <...> Все названные мною стали потом моими друзьями».

Дело Жореса Медведева не освещалось в прессе, но в его защиту решительно высказались многие влиятельные деятели культуры и науки. Это вызвало беспокойство властей. 12 июня пятеро академиков, включая Сахарова, которые протестовали против психиатрических репрессий в отношении Медведева, были приглашены на совещание в Министерство здравоохранения СССР. Чиновники от здравоохранения тщетно пытались переубедить их, но они твердо стояли на своем и наконец добились от министра обещания «решить вопрос в рабочем порядке».

17 июня Жорес Медведев будет освобожден из психиатрической клиники. Это станет самым крупным успехом широкой общественной правозащитной кампании за длительное время. А Сахаров своим участием в этом деле еще раз подтвердил в глазах властей свою репутацию инакомыслящего.

1970. Знакомство с Еленой Боннэр

Однажды в сентябре 1970 года, зайдя домой к Валерию Чалидзе, чтобы поговорить с ним о правозащитных делах, Андрей Сахаров застал его беседующим с незнакомкой.

«У него сидела красивая и очень деловая на вид женщина, серьезная и энергичная. <...> — вспоминал Сахаров. — Со мной он ее не познакомил, и она не обратила на меня внимания. Но когда посетительница ушла, он с некоторой гордостью сказал: “Это Елена Георгиевна Боннэр. Она почти всю жизнь имеет дело с зэками, помогает многим!”»

Елена Боннэр была на два года моложе Сахарова. Ее мать Руфь Григорьевна Боннэр (1900–1987) и отчим Геворк Саркисович Алиханян (1897–1938) — сотрудник Исполкома Коминтерна — были арестованы по политическим обвинениям в 1937 году. Отчим расстрелян, а мать как «член семьи изменника родины» восемь лет провела в лагерях. Люсю, так ее звали в семье, воспитала бабушка. Война застала Елену студенткой вечернего отделения филологического факультета педагогического института им. Герцена в Ленинграде. Она была мобилизована на военную службу в качестве медсестры, тяжело ранена при эвакуации больных и раненых из блокадного Ленинграда, едва не потеряла зрение, а после того как поправилась, до конца войны прослужила на санитарном поезде. Позднее Елена получила высшее медицинское образование и работала врачом‑педиатром. В 1959–1960 гг. она вместе со своим первым мужем Иваном Семеновым работала и Ираке в составе группы советских медиков, которые проводили там массовую вакцинацию населения от оспы, а с 1965 года жила и работала в Москве.

К моменту встречи с Сахаровым Елена Боннэр рассталась с Семёновым и жила с матерью и детьми — 14‑летним Алексеем, 20‑летней Татьяной (в замужестве Янкелевич) и ее мужем Ефремом Янкелевичем. Она была активной участницей правозащитного движения, занималась организацией помощи политзаключенным и их семьям. Мать, дети и зять с уважением относились к ее общественной деятельности и поддерживали ее.

Елена уже знала имя Андрея Сахарова по его статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», но лично они познакомятся несколько позднее — 20 октября того же 1970 года в Калуге, куда группа московских правозащитников приедет, чтобы присутствовать на суде над своими товарищами Револьтом Пименовым и Борисом Вайлем.

Андрей Сахаров и Елена Боннэр полюбили друг друга и быстро поняли, что хотят быть вместе. Спустя год, в сентябре 1971 года, Сахаров переедет жить к Елене в квартиру на улице Чкалова (ныне ул. Земляной Вал), которая станет основным его адресом до конца жизни с перерывом только на ссылку.

1970. Создание Комитета прав человека в СССР

4 ноября 1970 года по инициативе Валерия Чалидзе он сам, академик Андрей Сахаров и физик Андрей Твердохлебов основали в Москве Комитет прав человека в СССР — независимую ассоциацию, которая поставила своей целью «изучение проблемы обеспечения и пропаганды прав человека в СССР». В отличие от созданной в 1969 году Инициативной группы по защите прав человека в СССР, Комитет прав человека был не правозащитной организацией в классическом смысле этого слова, а скорее аналитическим центром. Такая теоретическая направленность будущей организации смущала Сахарова, и он не сразу принял решение войти в ее состав.

«Понимая важность такого подхода, наряду с другими, я не чувствовал, что это мое амплуа, — признавался он. — Кроме того, и это главное, понимая, что гласность, обнародование выводов — самое решающее и неизбежное в деятельности такого рода, я опасался, что Комитет, в особенности благодаря своему броскому названию (что в его названии нет слова «защита», никто не заметит!), привлечет слишком широкое к себе внимание, вызовет излишние “ложные” надежды у тысяч людей, ставших жертвой несправедливостей. Все это — письма, просьбы, жалобы — повалится на нас. Что мы скажем, ответим этим людям?»

Тем не менее Сахаров принимает решение поддержать идею Чалидзе.

«Само существование Комитета как независимой от властей свободной ассоциации, так же как и существование несколько ранее созданной “Инициативной группы”, для нашей страны имеет уникальное нравственное значение», — позднее напишет он.

Сахаров не ошибся: как только западные радиостанции сообщили о создании Комитета прав человека в СССР, к нему как к наиболее известному из членов Комитета начали обращаться те, чьи права были нарушены. В годы существования Комитета прав человека он будет принимать участие не только в аналитической работе в этой сфере, но и в отстаивании прав конкретных людей.

Постепенно к деятельности Комитета присоединится еще несколько человек. В 1971 году он станет первой правозащитной группой из Советского Союза, которая получит международный статус, войдя в качестве коллективного члена в Международную лигу прав человека.

Активность Комитета прав человека в СССР уменьшится в 1972 году, когда Валерий Чалидзе покинет страну, но все время его существования КГБ будет пристально следить за «политически вредной деятельностью» Комитета и в особенности лично за Сахаровым, докладывая свои наблюдения высшему партийному руководству страны.

1971. «Памятная записка» Комитета прав человека в СССР и другие обращения к властям

Весной 1971 года Комитет прав человека в СССР подготовил «Памятную записку» — обращение к генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу. Это был своего рода конспект для «воображаемого диалога с руководством страны».

Основным автором «Памятной записки» был Сахаров. К ней был приложен еще один документ — «Записка о преследовании по идеологическим мотивам», подготовленная Валерием Чалидзе, и общая информация о Комитете прав человека. Принципиальной позицией Комитета была абсолютная легальность его действия, и его члены никогда не скрывали своей связи с этой организацией. Рассчитывая на свой авторитет, Сахаров надеялся, что Брежнев согласится на личную встречу с ним; он готов был взять на себя ответственность за выдвинутую в «Памятной записке» программу, поэтому текст был написан им от первого лица.

«Я стремился к отражению своих позитивных требований в политической, социальной и экономической областях, — вспоминал Сахаров. — Как я понимал <...>, не было оснований рассчитывать, что предлагаемая программа будет реально и по‑деловому рассматриваться руководителями СССР и тем более будет ими одобрена, но мне представлялось важным сформулировать <...> полную (хотя неизбежно схематичную и предварительную) программу, чтобы выдвинуть альтернативу официальной концепции».

«Памятная записка» содержала широкий набор идей, развивавший предложения «Меморандума» Сахарова, Турчина и Медведева 1970 года: прекращение преследований по политическим мотивам (включая амнистию политзаключенным) и преследований верующих, прекращение психиатрических репрессий в отношений инакомыслящих, снятие барьеров для распространения информации и принятие демократического закона о печати, обеспечение свободы передвижения и выбора места проживания, включая отмену паспортной системы и снятие препятствий для поездок за рубеж, полное восстановление прав репрессированных при Сталине народов, экономические реформы, открывающие некоторый простор для частной инициативы, а на международной арене — заявление Советского Союза об отказе от применения первым оружия массового уничтожения и другие меры для повышения международной безопасности. Другими словами, это была программа всеобъемлющей демократизации советского государства и общества.

Сахаров обозначил и основные принципы «общества, к осуществлению которого должны быть направлены неотложные государственные реформы и усилия граждан по развитию общественного сознания»:

«а) Основной своей целью государство ставит охрану и обеспечение основных прав своих граждан. Защита прав человека выше других целей.
б) Все действия государственных учреждений целиком основаны на законах (стабильных и известных гражданам). Соблюдение законов обязательно для всех граждан, учреждений и организаций.
в) Счастье людей, в частности, обеспечено их свободой в труде, в потреблении, в личной жизни, в образовании, в культурных и общественных проявлениях, свободой убеждений и совести, свободой информационного обмена и передвижения» и др.

«Памятная записка» была направлена адресату 5 марта, а 19 марта сотрудники КГБ пришли с обыском к организатору Комитета прав человека Валерию Чалидзе. Сахаров вместе с другими его друзьями несколько часов простоял у дверей его квартиры, опасаясь насилия или провокаций. В тот день Чалидзе не был арестован, но его стали вызывать на допросы в КГБ. Это вынудило его в 1972 году покинуть СССР.

Между тем Сахаров в течение пятнадцати месяцев пытался добиться в аппарате Брежнева какой‑то реакции на «Памятную записку»; наконец, убедившись, что его игнорируют, в июне 1972 года он примет решение обнародовать этот документ, передав его иностранным корреспондентам и в самиздат.

«Сейчас мне в еще большей мере, чем раньше, кажется, что единственной истинной гарантией сохранения человеческих ценностй в хаосе неуправляемых изменений и трагических потрясений является свобода убеждений человека, его нравственная устремленность к добру», — напишет он.

Некоторые идеи «Памятной записки» были дополнительно разработаны в специальных документах Комитета Прав человека, обращенных к советским властям и международной общественности; так, 4 июля 1971 года члены Комитета направили обращение к V Всемирному конгрессу психиатров, в котором подняли проблему «карательной психиатрии» в СССР, а 21 апреля 1972 года они обратятся в Президиум Верховного Совета СССР с письмом «О восстановлении прав насильственно переселенных народностей и этнических групп».

Одновременно Сахаров действовал и от собственного имени. 20 сентября 1971 года он направил в Президиум Верховного Совета СССР обращение о необходимости признать свободу выбора страны проживания. В это время в его правозащитной деятельности начинает занимать важное место отстаивание не только права граждан СССР на эмиграцию, но и поддержка справедливых требований крымских татар — представителей народа, подвергнутого депортации в сталинские времена, формально освобожденного из ссылки, но по‑прежнему лишенного права возвратиться на родную землю в Крым.

1972. Бракосочетание с Еленой Боннэр

7 января 1972 года в Москве состоялось бракосочетание Андрея Сахарова и Елены Боннэр. Церемония прошла скромно, буднично, без гостей, однако на ней присутствовали сотрудники госбезопасности.

«ГБ прислало своих свидетелей — полдюжины мужчин в одинаковых, очень хорошо сшитых черных костюмах», — иронически писал об этом Сахаров.

Елена не сразу согласилась стать женой академика Сахарова, она опасалась, что их общая правозащитная деятельность может поставить под удар ее детей. И она не ошиблась. В 1977–1978 гг. систематические преследования и угрозы со стороны КГБ заставят ее детей эмигрировать. Сначала СССР покинет Татьяна с мужем Ефремом Янкелевичем и детьми Матвеем и Анной; за ними последует Алексей.

Это был счастливый брак. 

«Люся дала мне счастье, сделала жизнь более осмысленной. Ее же жизнь оказалась при этом такой трудной, трагической, но тоже, я надеюсь, получившей новый смысл», — с глубокой благодарностью и любовью писал о ней Сахаров.

Елена Боннэр была не только самостоятельной общественной деятельницей, правозащитницей, товарищем и помощницей своего знаменитого мужа, она окружила Сахарова заботой, разделяла его интерес к истории и классической музыке; благодаря ей в круг его знакомств вошли многие деятели культуры, в том числе выдающиеся поэты и писатели Давид Самойлов, Булат Окуджава, Александр Галич и Владимир Максимов. Сахаров не раз отмечал, что благодаря ее неравнодушию, деятельному сочувствию страдающим людям он сам в своей правозащитной деятельности начал уделять больше внимания конкретным человеческим историям и тому, как крупные общественные проблемы влияют на людские судьбы.

1972. Выступления за отмену смертной казни и амнистию политзаключенным

В декабре 1972 года должно было торжественно отмечаться 60‑летие образования Советского Союза, и Сахаров решил обратиться к высшему законодательному органу страны — Верховному Совету СССР — с предложением в честь этого знаменательного события принять два важнейших решения, направленных на гуманизацию и демократизацию общественной атмосферы в стране, — отменить смертную казнь и провести амнистию политических заключенных.

Еще в детстве Андрей прочитал выпущенный в 1906 году публицистический сборник «Против смертной казни», одним из составителей которого был его дед Иван Николаевич Сахаров, и эта книга произвела на него глубокое впечатление. Всю жизнь он оставался убежденным противником смертной казни, считая ее отмену важнейшим этапом развития человеческого общества в целом.

В то время в СССР ежегодно казнили по приговорам суда более одной тысячи человек.

Что касается амнистии, то она, по мысли Сахарова, должна была коснуться не только политических инакомыслящих, но и осужденных за религиозные убеждения и за попытку нелегально покинуть страну. За последние годы он сам стал свидетелем нескольких политических процессов над правозащитниками и не раз протестовал против применения к инакомыслящим политических и психиатрических репрессий. Кроме того, он призывал освободить всех тех, кто был осужден ранее на большие сроки и уже отбыл 15 лет — предельный срок заключения по действовавшему на тот момент законодательству

В апреле — мае Сахаров написал два коротких обращения к Президиуму Верховного Совета СССР и начал собирать подписи.

«Особенно важным я считал иметь как можно больше подписей известных, пользующихся авторитетом представителей интеллигенции <...>. Но тут меня постигло разочарование», — вспоминал он. Под каждым из обращений удалось собрать чуть более пятидесяти подписей, однако «в новых условиях каждая подпись <...> была очень весомой. <...> Для многих из подписавших это было не простое решение, но акт гражданской смелости».

Среди подписавших обращения помимо правозащитников были деятели культуры и ученые: музыкант Мстислав Ростропович, поэт‑бард Александр Галич, журналист, узник сталинских лагерей Евгений Гнедин, физик, академик Михаил Леонтович, кибернетик Александр Лернер, писатели Вениамин Каверин, Лидия Чуковская и Виктор Некрасов и др.

13 сентября Сахаров отнес обращения с подписями в приемную Верховного Совета, а затем передал тексты и списки подписавших иностранным журналистам.

Никакой реакции на эти обращения со стороны Верховного Совета не последовало. Власть продолжала игнорировать Сахарова и его единомышленников.

1972. Первое интервью западному журналисту

Поздним вечером 30 октября 1972 года Сахаров впервые дал интервью иностранному журналисту — корреспонденту американского еженедельника Newsweek Джею Аксельбанку.

В этот день Сахаров и Боннэр ездили в подмосковный Ногинск, где проходил суд над Кронидом Любарским — астрофизиком, участником правозащитного движения, распространителем самиздата. Там разыгрались драматические события. Сотрудники госбезопасности силой вытолкали всех товарищей подсудимого из здания суда на улицу. Многим, в том числе Сахарову, выкручивали руки. Елена Боннэр, возмущенная происходящим, дала пощечину руководителю этой «спецоперации». Наконец здание просто заперли снаружи на замок, и в таких условиях Любарскому был вынесен обвинительный приговор.

Аксельбанк сам пришел к Сахарову, чтобы просить об интервью. Для Сахарова, который много лет, занимаясь военными разработками, прожил в режиме строгой секретности, личное общение с иностранным журналистом было крайне необычным делом, однако он решился. В первую очередь он стремился придать гласности дело Любарского и произвол КГБ, которым сопровождался этот политический процесс. Впрочем, журналиста больше интересовала личность и взгляды самого Сахарова как одного из лидеров советского правозащитного движения.

«Вскоре Джей принес показать написанную им (и уже опубликованную) статью. Меня очень расстроили в этом моем первом интервью некоторые неточности (скорее «интонационные») и почти полное отсутствие Любарского; даже долго не мог заснуть, — вспоминал Сахаров. — Впоследствии, ближе познакомившись с тем, как работает пресса, я стал менее чувствителен к относительным мелочам — всегда было много причин огорчаться по более серьезным поводам. Как я теперь думаю, работа Аксельбанка была гораздо лучше, чем мне это показалось тогда. Потом у нас с ним установились вполне хорошие отношения».

Джей Аксельбанк не раз освещал в своих материалах ситуацию с правами человека в СССР и деятельность правозащитников. В 1974 году, когда он покинет Москву, советские власти сведут счеты с Newsweek, отказавшись аккредитовать его нового корреспондента.

1973. Интервью Улле Стенхольму и первая пресс-конференция для иностранных журналистов

В конце мая 1973 года Сахаров дал шведскому журналисту Улле Стенхольму интервью, в котором рассказал о становлении своих убеждений и дал резкие оценки советскому строю, политической и социально‑экономической ситуации в СССР.

«Мне казалось, что я понимаю, что такое социализм, и я считал, что социализм — это хорошо, — говорил он. — Но постепенно <...> у меня возникло сомнение в правильности наших экономических основ, недоумение, есть ли в нашей системе что‑нибудь, кроме пустых слов, кроме пропаганды для внутреннего и международного потребления. <...> Мне кажется, <...> в целом путь нашего государства содержал больше разрушительных, чем созидательных, общечеловеческих моментов. У нас шла жесточайшая политическая борьба, разрушение и ожесточение зашли так далеко, что сейчас мы пожинаем печальные плоды этого в виде усталости, апатии и цинизма, от которых мы очень трудно излечиваемся, если излечиваемся вообще».

Он говорил о неравноправии в советском обществе, о привилегиях партийной верхушки, о национальных проблемах и снова вкратце повторил программу демократических преобразований, которые могли бы постепенно вывести страну из тупика: избавление от монополии единой идеологии, открытие страны, свобода передвижения, свобода мысли и убеждений, свобода слова, раскрепощение частной инициативы, а также свободные выборы.

В конце интервью шведский журналист спросил его, не боится ли он за себя и свою свободу. 

Сахаров отвечал: «Лично за себя я никогда не боялся, но это отчасти из‑за свойств моего характера, а отчасти потому, что начал‑то я с очень высокого общественного положения <...> Сейчас же я в основном боюсь таких форм давления, которые касаются не меня лично, а членов моей семьи, членов семьи моей жены».

А через три месяца, 21 августа, Сахаров сам пригласил иностранных корреспондентов, аккредитованных в Москве, к себе домой. Состоялась его первая «квартирная» пресс‑конференция, на которую собралось около 30 журналистов.

Сахаров рассказал им о том, что 16 августа был вызван в Прокуратуру СССР, где заместитель Генерального прокурора Михаил Маляров в ходе «предупредительной беседы» угрожал ему неприятностями, если он не перестанет общаться с иностранными журналистами.

Затем он ответил на множество вопросов, в том числе говорил о том, что разрядка международной напряженности возможна лишь при условии, что Советский Союз перестанет быть закрытым, тоталитарным обществом. Эту мысль он считал особенно необходимым донести до западной аудитории.

В дальнейшем Сахаров еще не раз будет проводить пресс‑конференции у себя на квартире и предоставлять такую же возможность пообщаться с иностранной прессой другим правозащитникам. Ему было хорошо известно, что квартира находится под плотным наблюдением КГБ и все, происходящее в ней, прослушивается, но даже с учетом этого жилище академика, трижды Героя Социалистического Труда, одного из самых заслуженных ученых страны оставалась единственным безопасным местом для такого рода мероприятий.

«Обычно Сахаров сам звонил и приглашал, — вспоминает бывший корреспондент “Франс Пресс” в Москве Николя Милетич. — Меня всегда поражало, как он скромно себя вел. Он всегда давал слово другим, а нам говорил: “Я знаю вас, журналистов. Вы готовы спрашивать только меня, а я хочу, чтобы на Западе узнали и о других, менее известных людях”».

1973. Первая кампания травли Сахарова в советской прессе

Летом 1973 года Сахаров особенно активно общался с иностранными корреспондентами. Картина советского общества, которая складывалась из его высказываний, резко противоречила официальному оптимизму, который транслировала советская пропаганда, и это вызвало жесткую реакцию со стороны КГБ и партийного руководства страны. Сахарова решили «наказать». По решению Политбюро ЦК КПСС началась кампания публичной травли.
‍
29 августа центральные газеты страны одновременно публикуют, а телевидение и радио транслируют «Письмо членов Академии наук СССР». В письме, под которым стояли подписи 40 крупных ученых, многие из которых знали Сахарова лично, он обвинялся в том, что «отошел от активной научной деятельности и выступил с рядом заявлений, порочащих государственный строй, внешнюю и внутреннюю политику Советского Союза» и даже «дошел до того, что выступил против политики Советского Союза на разрядку международной напряженности».

«Потом мне рассказывали разные истории, касавшиеся сбора подписей под этим письмом. Некоторые из подписавших объясняли свою подпись тем, что они считали (им “разъяснили”), что подобное письмо — единственный способ спасти меня от ареста. <...> Некоторые из подписавших тяжело переживали свой поступок, у некоторых возник тяжелый конфликт с детьми», — писал Сахаров.

За письмом академиков последовало несколько «разоблачительных» статей и целый шквал коллективных заявлений от имени научно‑исследовательских институтов, творческих союзов писателей, художников, композиторов, от учреждений и предприятий. Газеты публиковали и письма за подписью частных людей — инженеров, врачей, ветеранов войны, рабочих, шахтеров, доярок и др. Все они выражали возмущение «антисоветскими высказываниями» академика Сахарова, появившимися в иностранной прессе (к публикациям которой у них, конечно же, не было доступа).
‍
Подобные письма приходили и на домашний адрес Сахарова, но одновременно с ними он получал и письма поддержки. В самиздате распространялся замечательный памфлет писательницы Лидии Чуковской в защиту Сахарова «Гнев народа». «Само собой разумеется, что никто из гневающихся и возмущающихся не имеет об академике Сахарове, об его поступках, предложениях и мыслях ровно никакого понятия», — подчеркивала она.
‍
Газетная кампания действительно привлекла к Сахарову внимание многих людей, которым до этого его имя не было известно. «Мы не знаем, что именно писал, о чем говорил академик Сахаров в беседе с иностранными корреспондентами, — писал в редакцию газеты «Известия» один из ее читателей. — Опубликуйте. Неужели мы, советские читатели, настолько неграмотны и глупы, что нам не стоит преподносить письменные высказывания людей, которых обвиняют?»

Публичная травля в СССР выдающегося ученого и правозащитника вызвала негативную реакцию на Западе. В защиту Сахарова высказались канцлеры Австрии и Германии, конгресс США, министр иностранных дел Швеции, известный немецкий писатель Гюнтер Грасс, писатель, политэмигрант Андрей Синявский и многие политики, ученые и общественные деятели.
‍
8 сентября травля прекратилась так же организованно, как и началась.

1973. Ратификация Советским Союзом Международных пактов о правах

18 сентября 1973 года Указом Президиума Верховного совета СССР были ратифицированы Международный пакт о гражданских и политических правах и Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах, принятые Организацией Объединенных Наций в 1966 году на основе Всеобщей декларации прав человека и в развитие ее положений.
‍
Еще за два с половиной года до этого Комитет прав человека в СССР в Памятной записке на имя Леонида Брежнева от 5 марта 1971 года, одним из авторов которой был Сахаров, указывалось на необходимость ратификации обоих Пактов как одного из шагов к демократизации общественного устройства страны. Никакой реакции со стороны адресата тогда не последовало.
‍
Советский Союз не торопился ратифицировать эти пакты, так как, в отличие от Всеобщей декларации прав человека, принятой в 1948 году, они возлагали на государства, которые их ратифицируют, юридические обязательства по соблюдению провозглашенных прав.
‍
Международный пакт о гражданских и политических правах и Международный пакт об экономических, социальных и культурных правах вступят в силу для СССР только в 1976 году, однако это не приведет к существенным изменениям в характере советского режима. Их положения окажутся в явном противоречии с законодательством и практикой ограничения многих политических и гражданских прав в Советском Союзе, в том числе права на свободу эмиграции, свободу мысли, совести и религии, свободы слова и свободы мнений, свободы искать, получать и распространять информацию, права мирных собраний и ассоциаций.
‍
Советские правозащитники будут неоднократно апеллировать к этим пактам, указывая на факты их нарушения в СССР.

1973. Визит террористов

Утром 18 октября 1973 года в квартиру Сахарова и Боннэр пришли двое мужчин, внешне похожие на арабов. Один из них говорил по‑русски. Гости назвали себя членами палестинской террористической организации «Черный сентябрь», совершившей нападение на израильских спортсменов во время Олимпийских игр в Мюнхене в сентябре 1972 г., захват и убийство западных дипломатов Хартуме в марте 1973 г. и другие теракты.

Они заявили, что недовольны позицией, которую Сахаров занимает по отношению к арабо‑израильскому конфликту. Действительно, незадолго до этого Сахаров сделал несколько заявлений в связи с началом «Войны Судного дня», в которых призвал к мирному урегулированию конфликта и осудил позицию СССР, который поддержал арабскую сторону.
‍
В ответ на требование немедленно дезавуировать высказывания, «наносящие ущерб делу арабов», Сахаров ответил: «Я не буду ничего писать и подписывать в условиях давления».
‍
«Что вы можете с нами сделать? Убить?» — спросила Елена Боннэр. «Да, убить, — ответил один из них. — Но мы можем не только убить, но и сделать что‑то похуже. У вас есть дети, внук».
‍
После этого посетители ушли, не забыв перерезать телефонный провод.

«Было неприятно сидеть с вооруженными террористами и слушать их угрозы, — вспоминал Сахаров. — Но самым неприятным в этом визите было упоминание детей и внука. По‑видимому, наши посетители действительно были арабы‑палестинцы, быть может, даже из “Черного сентября”. Но, несомненно, все их действия проходили под строжайшим контролем и, вероятно, по инициативе КГБ».

Сахаров, Боннэр и младшие члены их семьи не раз сталкивались с угрозами, которые обычно исходили от каких‑то людей, якобы возмущенных их «антисоветской» деятельностью. Появление в такой роли иностранцев, международных террористов, столь хорошо осведомленных об обстоятельствах частной жизни Сахарова (внук Елены Боннэр Матвей появился на свет незадолго до этого), стало неожиданным продолжением организованной кампании морального давления на него.
‍
Ни один случай угроз Сахарову и его семье не был расследован властями.

1973. Международные награды

Общественная деятельность Сахарова способствовала его международной известности, причем не только как правозащитника, но и как ученого. В апреле 1973 года ведущая научная организация США — Национальная Академия наук — избрала его своим иностранным членом.
‍
4 декабря американская неправительственная организация Freedom House присудила пятнадцати советским диссидентам, в том числе Андрею Сахарову и Александру Солженицыну, «Премию Свободы» «за противостояние оковам ума и тела и прославление свободы для всего человечества».
‍
А 5 декабря, когда он по традиции участвовал в правозащитной демонстрации в центре Москвы на Пушкинской площади, в Нью‑Йорке состоялась церемония вручения присужденной ему Премии Международной лиги прав человека. Сахаров прислал заявление, которое было оглашено перед собравшимися. Он благодарил за присуждение ему почетной награды, вновь перечислял нерешенные проблемы в сфере прав человека в СССР и заключал:

«Я хотел бы верить, что присуждение советскому гражданину международной премии прав человека служит свидетельством того, что международное внимание к обеспечению прав человека в нашей стране будет возрастать и окажет глубокое влияние».

В следующем 1974 году Сахарову будут присуждены еще две престижные международные премии — Премия мира им. Элеоноры Рузвельт американской Организации граждан за разумный мир (SANE) и Премия Чино дель Дука, которая вручается авторам, чьи произведения в литературной или научной форме способствуют утверждению гуманизма в современном мире. Распорядителем денежной части премии Чино дель Дука Сахаров назначил жену — Елену Боннэр, и под ее руководством эти средства были использованы для оказания помощи детям политзаключенных в СССР и Чехословакии.

1974. Дискуссия с Солженицыным

В широком движении советских «несогласных» — диссидентов — Андрей Сахаров и Александр Солженицын представляли собой две равновеликие фигуры. Их оценки нынешнего состояния общества и государства на родине во многом совпадали, но их идеалы существенно расходились.
‍
Они знали друг друга заочно — по публикациям в самиздате, а лично познакомились в 1968 году, вскоре после ввода советских войск в Чехословакию. При первой же встрече между ними возникла полемика о статье Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Солженицын в то время продвинулся дальше Сахарова в отрицании идеологических основ советского режима, в то же время он был уверен в том, что и Запад — безрелигиозный, погрязший в индивидуализме и потребительстве — не способен преодолеть свои проблемы. Не разделял он и веру Сахарова в научный подход к организации общества и производства. Его идеалом было и осталось общество, основанное не на принципах современной демократии и правах человека, а на общинном самоуправлении и христианской любви.
‍
В 1970 году Солженицын ответил на статью Сахарова своим эссе «На возврате дыхания и сознания», которое распространялось в самиздате, а летом 1973 года они оба одновременно подверглись публичной политической травле прессе. В том же году Солженицын впервые высказал мысль о награждении Сахарова Нобелевской премией мира.

Когда в феврале 1974 года Солженицын был внезапно задержан советскими властями, публично объявлен «предателем», лишен гражданства и насильственно выслан из страны, Сахаров стал одним из авторов «Московского обращения» в его защиту с требованием опубликовать в Советском Союзе «Архипелаг ГУЛАГ» и создать международный общественный трибунал по расследованию преступлений сталинского режима, которым посвящена эта книга. «Правда о том, что произошло в СССР, нужна всем людям на земле», — подчеркивалось в обращении. Этот документ лег в основу кампании солидарности с Солженицыным, которая развернулась по всему миру.
‍
После высылки Солженицына дискуссия о путях освобождения России, ее будущем и будущем всего мира между ним и Сахаровым продолжилась. Весной 1974 года Сахаров написал статью «О письме Александра Солженицына “Вождям Советского Союза”».

В ней он охарактеризовал взгляды Солженицына как «религиозно‑патриархальный романтизм». Сахаров писал:

«Для меня <...> разделение идей на западные и русские непонятно. По‑моему, при научном, рационалистическом подходе к общественным и природным явлениям существует только разделение идей и концепций на верные и ошибочные. <...> Особенно неточным представляется мне изложение в письме Солженицына проблемы прогресса. <...> Прогресс должен непрерывно и целесообразно менять свои конкретные формы, обеспечивая потребности человеческого общества, обязательно сохраняя природу и землю для наших потомков».

Рассматривая свою полемику с Солженицыным как научную дискуссию, Сахаров считал необходимым выявить принципиальные различия между своей позицией и позицией оппонента. Для него неприемлемой была «националистическая и изоляционистская направленность мыслей Солженицына».

«Существующий в России веками рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам, инородцам и иноверцам, я считаю величайшей бедой, а не национальным здоровьем, — писал он. — Лишь в демократических условиях может выработаться народный характер, способный к разумному существованию во все усложняющемся мире».

Особенно решительно он как ученый, привыкший оперировать крупномасштабными задачами, выступил против солженицынского изоляционизма.

«Я в первую очередь возражаю против стремления отгородить нашу страну от якобы тлетворного влияния Запада, от торговли, от того, что называется “обменом людьми и идеями”, — утверждал он. — <...> я глубоко убежден, в отличие от Солженицына, что нет ни одной важной, ключевой проблемы, которая имеет решение в национальном масштабе. <...> Только в глобальном масштабе возможно решение основных научно‑технических задач современности <...> Эти задачи требуют многомиллиардных затрат, непосильных для отдельного государства».

Но как бы ни были различны их взгляды и убеждения, Сахаров и Солженицын относились друг к другу с глубоким уважением.

«Солженицын, несмотря на то, что некоторые черты его миросозерцания представляются мне ошибочными, является гигантом борьбы за человеческое достоинство в современном трагическом мире», — так Сахаров заканчивал свою статью, посвященную «Письму вождям».

Позднее Солженицын продолжит их заочный диалог в своей книге «Бодался теленок с дубом». О самом Сахарове он напишет: «Когда Ленин задумал и основал, а Сталин развил и укрепил гениальную схему тоталитарного государства, все было ими предусмотрено и осуществлено, чтоб эта система могла стоять вечно, меняясь только мановением своих вождей, чтоб не мог раздаться свободный голос и не могло родиться противотечение. Предусмотрели всё, кроме одного — чуда, иррационального явления, причин которого нельзя предвидеть, предсказать и перерезать. Таким чудом и было в советском государстве появление Андрея Дмитриевича Сахарова».

1974. Первая голодовка

28 июня 1974 года Сахаров впервые использовал для привлечения внимания к судьбе политзаключенных и жертв карательной психиатрии в СССР такое средство, как голодовка.

«Голодовка была приурочена к пребыванию в Москве президента США Ричарда Никсона — это дало ей такую гласность, которой иначе быть не могло, — вспоминал он. — Приехавшие с Никсоном корреспонденты и телевизионщики два или три раза приезжали на нашу квартиру, и я давал им телеинтервью. Одно из таких телеинтервью <...> пытались передать непосредственно из Останкино — там расположен телецентр. Но передача была вырублена нашим «выпускающим» (цензором), и несколько минут половина мира вместо Сахарова видела пустые экраны. Мне передавали, что впечатление было сильным».

Сахаров держал голодовку в течение шести дней — все время, что Никсон находился в столице СССР.

1974. Футурологическая статья «Мир через полвека»

В середине мая 1974 года Сахаров в ответ на предложение редакции американского еженедельника Saturday Review поразмышлять над перспективами развития человечества на период до 2024 года написал футурологическую статью, озаглавленную «Мир через полвека».

Первую половину статьи он посвятил глобальным проблемам, с которыми придется столкнуться человечеству: перенаселению, истощению природных ресурсов, нарушению природного равновесия, и задался вопросом, достаточно ли одного научно‑технического прогресса, чтобы справиться с ними. «Научно‑технический прогресс не принесет счастья, если не будет дополняться чрезвычайно глубокими изменениями в социальной, нравственной и культурной жизни человечества», — подчеркивал Сахаров и пояснял, что многие угрозы на самом деле являются следствием дефицита человечности в современном мире.

«Личная мораль и ответственность человека вытесняются и подавляются абстрактным и бесчеловечным по своей сущности, отчужденным от личности авторитетом (государственным или классовым, или партийным, или авторитетом вождя — это все не более чем варианты одной и той же беды), — утверждал он. — <...> Я считаю особенно важным преодоление распада мира на антагонистические группы государств, процесс сближения (конвергенции) социалистической и капиталистической систем, сопровождающийся демилитаризацией, укреплением международного доверия, защитой человеческих прав, закона и свободы, глубоким социальным прогрессом и демократизацией, укреплением нравственного, духовного личного начала в человеке. <...> Я хочу еще раз подчеркнуть, что борьба за права человека — это и есть реальная сегодняшняя борьба за мир и будущее человечества».

Во второй части статьи Сахаров набросал общую картину научно‑технического прогресса человечества на ближайшие полвека. Он писал об урбанизации, о создании «летающих городов» — промышленных спутников на орбите Земли, о хозяйственном освоении Луны, о создании экологически безопасных безотходных технологий, о широком применении электронно‑вычислительной техники для решения производственных и научных задач.
‍
Среди его прогнозов особенно интересно предсказание создания «всемирной информационной системы» (ВИС), в которой легко узнается интернет. В ней Сахаров видел эффективное средство обеспечения свободы доступа к информации, которую он считал одним из краеугольных камней демократического общества.

«В отличие от телевизора, который является главным источником информации многих из наших современников, ВИС будет предоставлять каждому максимальную свободу в выборе информации и требовать индивидуальной активности, — писал он. — Но поистине историческая роль ВИС будет в том, что окончательно исчезнут все барьеры обмена информацией между странами и людьми».

В финале статьи он писал:

«Я не склонен абсолютизировать одну только технико‑материальную сторону прогресса. Я убежден, что “сверхзадачей” человеческих институтов, и в том числе прогресса, является не только уберечь всех родившихся людей от излишних страданий и преждевременной смерти, но и сохранить в человечестве все человеческое — радость непосредственного труда умными руками и умной головой, радость взаимопомощи и доброго общения с людьми и природой, радость познания и искусства».

Полученный за статью гонорар Сахаров потратил на помощь политзаключенным, закупая целыми ящиками мясные консервы и другие продукты, которые разрешалось передавать в тюрьмы и лагеря.

1974. День политзаключенного

30 октября 1974 года политзаключенные мордовских и пермских лагерей, а также Владимирской тюрьмы одновременно объявили однодневную голодовку в знак протеста против политических репрессий.
‍
Правозащитники, находящиеся на воле, поддержали своих товарищей. В тот же день в Москве на квартире Сахарова состоялась пресс‑конференция для иностранных журналистов, на которой члены Инициативной группы защиты прав человека в СССР Сергей Ковалёв, Татьяна Ходорович, Татьяна Великанова, Мальва Ланда и Александр Лавут рассказали о положении политических заключенных в Советском Союзе, «осужденных за действия, убеждения и намерения, которые в демократической стране не могут служить предметом преследования», и заявили об учреждении 30 октября Дня политзаключенного.
‍
Сахаров зачитал свое обращение к Брежневу с требованием освободить политзаключенных.

«Нельзя допустить, чтобы на нашей земле, хотя и на той ее части, которая отделена от Вас колючей проволокой и тюремными стенами, продолжалось бессмысленное и жестокое подавление человеческого права и достоинства. Нельзя допустить гибели мужественных и честных людей», — говорилось в нем.

В тот момент в местах лишения свободы в СССР содержалось несколько сотен человек, осужденных по политическим мотивам, — правозащитники, распространители самиздата, верующие, «отказники», безуспешно добивавшиеся разрешения на эмиграцию, активисты национальных движений и другие инакомыслящие.
‍
В дальнейшем советские правозащитники ежегодно отмечали День политзаключенного акциями протеста в лагерях и на воле.
‍
С 1991 года 30 октября станет в России официальной памятной датой под названием День памяти жертв политических репрессий.

1975. Хельсинкский Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе

30 июля — 1 августа 1975 года в Хельсинки главами 35 стран был подписан Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Третий раздел Акта (так называемая «гуманитарная корзина») содержал минимальные стандарты прав человека и основных свобод. Таким образом, все государства‑участники, включая СССР, официально взяли на себя обязательства по соблюдению прав человека и основных свобод, в том числе свободы информации, мысли, совести и убеждений.

Совершенно в духе Сахарова, в Хельсинкском Заключительном акте подчеркивалось, что повсеместное уважение прав человека и основных свобод является фактором глобальной безопасности, «существенным фактором мира, справедливости и благополучия, необходимых для обеспечения развития дружественных отношений и сотрудничества между ними, как и между всеми государствами».
‍
Несмотря на подписание Советским Союзом Хельсинкского Заключительного акта, нарушения прав человека в СССР продолжались. В глазах мировой общественности это придавало особую значимость деятельности правозащитников.

1975. «О стране и мире»

В июле 1975 года Сахаров закончил работу над обширным эссе «О стране и мире», которое вскоре было выпущено в Нью‑Йорке в виде отдельной брошюры. Этот текст был адресован западным читателям, прежде всего левым интеллектуалам, которые, интересуясь Советским Союзом, под влиянием советской пропаганды питали некоторые иллюзии относительно успехов социалистической системы. Между тем, по мнению Сахарова, от того, насколько адекватно обе стороны — Восток и Запад — понимают друг друга, зависело то, будут ли они способны объединить усилия для решения глобальных проблем.
‍
Сахаров начал свое эссе с подробной характеристики советского общества, разъясняя, что за благополучным фасадом скрываются тяжелые проблемы и противоречия, тоталитарные инстинкты власти, бедность и подавление личной свободы.

Развивая свои идеи, высказанные в 1968 году в статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» и в «Памятной записке» 1971 года, он перечислил двенадцать важнейших реформ в политическом, экономическом, социальном устройстве Советского Союза, проведение которых позволило бы вывести страну из всеобъемлющего кризиса, в который она погружалась.

Отдельно Сахаров остановился на вопросе о поправке Джексона‑Вэника к американскому Закону о торговле, которая в это время была центральной проблемой в отношениях между СССР и США. Поправка, существенно ограничивающая торговлю и возможность предоставления государственных кредитов США странам, которые нарушают права своих граждан на эмиграцию и другие права человека, вступила в силу в январе 1975 года Основной ее мишенью был СССР, где тысячи евреев и немцев годами тщетно добивались разрешения выехать на историческую родину.
‍
Сахаров публично поддержал введение поправки Джексона‑Вэника еще в 1973 году. И в 1975‑м он продолжал считать, что эта мера не являлась вмешательством во внутренние дела Советского Союза, а напротив, побуждала СССР к исполнению принятых на себя международных обязательств в области прав человека. «Право уехать должно быть у всех, в том числе и у тех составляющих подавляющее большинство, которые не собираются уезжать. Только имея все права, человек свободен», — утверждал он.

Не мог Сахаров обойти и проблему разоружения, которая в это время широко дебатировалась в политических кругах. В этом эссе он предложил программу действий для всех стран, заинтересованном в реальном разоружении и снижении международной напряженности. При этом, обращаясь к своей зарубежной аудитории, Сахаров призывал Запад придерживаться единой позиции в отношениях с СССР и странами социалистического лагеря, не размывать ради сиюминутных интересов значимость ценностей, которые он отстаивает.
‍
Наконец он затронул тему стран третьего мира. Отмечая необходимость помощи им со стороны Запада, он в то же время обратил внимание, что для них пришло время более плотно и сознательно интегрироваться в общечеловеческую повестку развития.
‍
Свое эссе Сахаров завершил словами:

«Действительность современного мира очень сложна, многопланова. <...> Будущее может быть еще более трагично. Оно может быть и более достойным человека, более добрым и разумным. Но его также может не быть совсем. Все это зависит от всех нас <...> от нашей мудрости, свободы от иллюзий и предрассудков, нашей готовности к труду, разумному самоограничению, от нашей активной доброты и общечеловеческой широты. Проявлением такой мудрости должно явиться истинное сближение стран первого, второго и третьего мира, преодоление разобщенности во имя человека и его прав. Будущее разума, научного предвидения и прогресса, будущее общего блага должно осуществиться».

1975. Присуждение Нобелевской премии мира

9 октября 1975 года Андрею Сахарову присуждается Нобелевская премия мира «за бесстрашную поддержку фундаментальных принципов мира между народами и за мужественную борьбу со злоупотреблениями властью и любыми формами подавления человеческого достоинства».
‍
По мнению Нобелевского комитета, «Сахаров бескомпромиссно и действенно боролся не только против злоупотреблений властью во всех их проявлениях; с равной энергией он защищал идеал государства, основанного на принципе справедливости для всех. Сахаров убедительно выразил мысль о том, что только неприкосновенность прав человека может служить фундаментом для подлинной и долговечной системы международного сотрудничества».
‍
Эта была первая Нобелевская премия мира, присужденная гражданину СССР.

КГБ и партийное руководство страны восприняли это как враждебный выпад со стороны Запада.
‍
15 октября Политбюро ЦК КПСС утвердило целую программу мер «по компрометации решения Нобелевского комитета». В него входили подготовка и публикация в советской прессе еще одного письма за подписями видных ученых, осуждающего позицию Сахарова, и «фельетона», в котором предполагалось «показать, что присуждение Сахарову Нобелевской премии мира <...> служит подачкой реакционных кругов Запада за постоянно поставляемую им клевету на советский общественный и государственный строй». Кроме того Политбюро потребовало «продвинуть на Запад» серию публикаций, разоблачающих Сахарова как человека, якобы выступающего против разрядки международной напряженности и «показать абсурдность решения Нобелевского комитета, присудившего премию мира изобретателю оружия массового поражения».

Власти не позволили самому Сахарову как «лицу, обладающим знанием государственной тайны», выехать в Норвегию для вручения премии. Однако он по праву лауреата Нобелевской премии пригласил на церемонию гостей. В частности, он направил символические приглашения правозащитникам Сергею Ковалёву и Андрею Твердохлебову, которые находились в заключении.
‍
10 декабря в Осло состоялась церемония вручения премии. Вместо лауреата ее приняла его супруга Елена Боннэр. А 11 декабря она зачитала текст Нобелевской лекции:

«Мир, прогресс, права человека — эти три цели неразрывно связаны, нельзя достигнуть какой‑либо одной из них, пренебрегая другими. <...> Я убежден, что международное доверие, взаимопонимание, разоружение и международная безопасность немыслимы без открытости общества, свободы информации, свободы убеждений, гласности, свободы поездок и выбора страны проживания. Я убежден также, что свобода убеждений, наряду с другими гражданскими свободами, является основой научно‑технического прогресса и гарантией от использования его достижений во вред человечеству, тем самым основой экономического и социального прогресса, а также является политической гарантией возможности эффективной защиты социальных прав. Таким образом, я защищаю тезис о первичном, определяющем значении гражданских и политических прав в формировании судеб человечества».

Однако Сахаров не был бы Сахаровым, если бы говорил только о глобальных проблемах и задачах развития человечества. Позднее в своих «Воспоминаниях» он напишет:

«Для меня защита отдельных, конкретных людей имеет принципиальное значение; это бесспорное, стабильное ядро моей позиции».

И в этом случае он использовал высокую трибуну для того, чтобы снова привлечь внимание мировой общественности к судьбе жертв политических преследований в СССР. «Я прошу вас считать, что все узники совести, все политзаключенные моей страны разделяют со мной честь Нобелевской премии мира», — зачитала его слова Елена Боннэр и перечислила более сотни имен.
‍
Сам Сахаров в этот день находился в Вильнюсе — тогда столице советской Литвы, где начинался суд над его близким другом Сергеем Ковалёвым. В зал суда его не допустили, и день своего наивысшего торжества он провел в вестибюле здания Верховного суда Литовской ССР.

1975. «Сахаровские слушания»

После присуждения Нобелевской премии мира имя Андрея Сахарова стало для мировой общественности символом борьбы за права человека, против тоталитаризма, за общее мирное будущее человечества. В октябре 1975 года в Копенгагене создан Датский комитет прав человека имени Сахарова, который приступил к проведению «Сахаровских слушаний» — международной конференции, где обсуждалась ситуация с правами человека в Советском Союзе и в странах Восточной Европы.

Уже в 1976 году правозащитники добились существенного успеха: по предложению, выдвинутому на «Сахаровских чтениях» и активно поддержанному самим Сахаровым, был осуществлен обмен политзаключенными между СССР и Западом. Одного из лидеров советского диссидентского движения Владимира Буковского, с 1971 года находившегося в заключении, обменяли на генерального секретаря компартии Чили Луиса Корвалана, арестованного после военного переворота у него на родине в 1973 году. Буковский с семьей направился в Великобританию, а Корвалан — в СССР.

В 1976 году Сахаров будет избран почетным вице‑президентом Международной лиги прав человека — неправительственной организации, имевшей консультативный статус при ООН.
‍
Высокое международное признание заслуг Сахарова как гуманитарного мыслителя, борца за мир и правозащитника вызвало озлобление руководства СССР, однако советские власти, опасаясь неприятного для них резонанса, еще несколько лет не решатся применить к нему прямые репрессии.

1976. Создание Московской Хельсинкской группы

12 мая 1976 года на пресс‑конференции для иностранных журналистов, проведенной на московской квартире академика Сахарова, правозащитники объявили о создании Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений (Московской Хельсинкской группы). Главой этой организации стал ученый‑физик Юрий Орлов.
‍
Своей целью МХГ объявила содействие практическому выполнению гуманитарных статей Заключительного акта Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе 1975 года и всех остальных международно‑правовых обязательств Советского Союза в области прав человека. Она собирала информацию о нарушениях прав человека в СССР, обнародовала ее в самиздате и передавала на Запад для информирования других стран — участниц Хельсинкских соглашений.

Среди членов Московской Хельсинкской группы было много друзей Сахарова, вошла в ее состав и его жена Елена Боннэр. Он сам с глубоким уважением относился к деятельности МХГ, но формально стать ее членом отказался. Независимость давала ему свободу рук, позволяла максимально эффективно использовать свой уникальный статус крупного ученого, международно известного общественного деятеля и лауреата Нобелевской премии.

«Я считал, что форма индивидуальных выступлений, в которых я полностью свободен и в содержании, и в способе выражения, наиболее подходящая для меня при моем сильно выделенном положении. <...> Я, конечно, оставлял за собой право присоединяться к некоторым документам Группы, наиболее важным и нравящимся мне; в дальнейшем я часто это делал», — так он объяснял свое решение.

В 1976–1977 гг. Хельсинкские группы будут созданы также в ряде республик Советского Союза, а затем Хельсинкское движение распространится по другим странам мира. Члены МХГ подвергались репрессиям — обыскам, арестам, административным высылкам, некоторые из них были осуждены по политическим статьям или эмигрировали из страны. Наконец, в 1982 году, когда на свободе останутся только два ее члена, деятельность МХГ будет вынужденно прекращена, но возобновится в 1989 году.
‍
На сегодня Московская Хельсинкская группа является старейшей из существующих правозащитных организаций России.

1976. Нападение на Сахарова во время демонстрации на Пушкинской площади

Сахаров, с 1966 года ежегодно участвуя в молчаливых демонстрациях в поддержку политзаключенных, которые проходили на Пушкинской площади в День советской Конституции, скоро стал самым заметным их участником.

5 декабря 1976 года он оказался объектом провокации. Едва он в назначенное время вместе с другими участниками акции обнажил голову, чтобы этим символическим жестом продемонстрировать свое уважение к узникам совести, как кто‑то из якобы случайных прохожих кинул в него комком грязного снега. Тут же несколько «хулиганов» окружили академика и сбили его с ног. На помощь Сахарову подоспели товарищи, которые заслонили его своими телами. Все понимали, что оказывать активное сопротивление провокаторам нельзя: если бы началась драка, сотрудники КГБ, которых было много на площади, воспользовались бы этим, чтобы задержать протестующих.
‍
Нападение удалось отбить, короткая акция прошла так, как и было запланировано.

1977. «Тревога и надежда». Переписка с президентом США Джимми Картером

В начале 1977 года Сахаров по просьбе Норвежского Нобелевского комитета написал публицистическую статью «Тревога и надежда», предназначенную для сборника статей лауреатов Нобелевской премии «Мир в наше время», который выйдет только в следующем, 1978 году. Однако эта статья, адресованная мировой общественности, сразу же получила широкое распространение. В частности, она вошла в состав сборника статей, заявлений, интервью Сахарова под тем же названием «Тревога и надежда», который в 1977 году вышел в разных странах на разных языках, включая русский.

Своей статье Сахаров предпослал в качестве эпиграфа слова великого борца за гражданские права Мартина Лютера Кинга: «Несправедливость в одном месте земного шара — угроза справедливости во всем мире».

Снова, как и в статье «О стране и мире», он писал о внутренних проблемах СССР, где за относительным внешним благополучием скрывается «кастовое, глубоко циничное и <...> опасное (для себя и всего человечества), больное общество», «массовая жестокость, беззаконие, бесправие рядового гражданина перед властями и полная бесконтрольность властей — как по отношению к собственному народу, так и по отношению ко всему миру».

«Пока все это существует, ни в нашей стране, ни во всем мире никто не должен предаваться самоуспокоенности», — предупреждал он.

Констатируя, что капиталистическое общество, вопреки марксистской догме, оказалось способным к развитию и гуманизации, Сахаров возлагал большую надежду на продолжение этого процесса. И тут же признавал, что конвергенция, т.е. сближение противостоящих типов общественного устройства, сталкивается с закрытостью и косностью «тоталитарно‑социалистического общества». По мнению Сахарова, это угрожало процессу разрядки международной напряженности, немыслимому без международного доверия. Для истинной разрядки, то есть повышения международной безопасности, недостаточно одного разоружения, поэтому демократические страны Запада не должны закрывать глаза на нарушения прав человека в социалистических странах, подчеркивал он.

Чрезвычайно интенсивная общественная деятельность Сахарова этого времени вдохновлялась идеей активной международной защиты прав человека. В статье «Тревога и надежда» он писал:

«Защита прав человека не носит политического характера. Она целиком исходит из нравственных принципов и ее связи с защитой мира на Земле. Поэтому все люди доброй воли, безотносительно к их “правым” или “левым” политическим убеждениям, могут и должны принять в ней участие».

Тем не менее власти Советского Союза, выворачивая его позицию наизнанку, обвиняли его в том, что он политизирует тему разрядки и вступает в сговор с врагами СССР с целью сорвать мирный процесс, от которого зависит будущее человечества. Особенно встревожил их совершенно беспрецедентный факт переписки правозащитника с главой иностранной державы.
‍
В начале 1977 года Сахаров смог передать частное письмо недавно вступившему в должность президента США Джимми Картеру. Незадолго до этого в своей инаугурационной речи тот провозгласил, что моральной основой политики США будет защита прав человека, и Сахаров, надеясь найти в американском президенте единомышленника, просил его приложить усилия для того, чтобы добиться освобождения советских политзаключенных, в особенности тяжелобольных и женщин.

Картер в ответном письме подчеркнул свое уважение к Сахарову и заверил его, что американский народ и правительство намерены содействовать уважению прав человека по всему миру. В частности, писал он, «мы будем использовать наши возможности, чтобы добиваться освобождения узников совести».
‍
Тот факт, что это письмо было передано Сахарову американскими дипломатами непосредственно в посольстве США в Москве, советская сторона расценила как «прямую деятельность американских спецслужб против СССР и советского общественного строя».

1978. Негласный обыск

Вторая половина 1970‑х годов — время чрезвычайной активности Сахарова. Он составлял и подписывал десятки правозащитных документов, направлял властям и в правоохранительные органы обращения по общим проблемам и по отдельным делам людей, чьи права были нарушены, проводил у себя на квартире пресс‑конференции для иностранных журналистов и по несколько раз в год давал им интервью.

Все еще опасаясь напрямую подвергнуть политическим репрессиям своего самого авторитетного оппонента, советские власти с каждым годом усиливали давление на него. Почта, приходившая на его имя, перехватывалась, и многие письма и телеграммы пропадали. Все его телефонные звонки прослушивались, а международные разговоры прерывались. Ему самому и его близким поступали угрозы.
‍
29 ноября 1978 года в его квартире в Москве КГБ тайно провел обыск.
‍
Сахаров и Боннэр давно опасались этого и, если им приходилось надолго оставлять квартиру пустой, уносили самые важные документы с собой. В этот день они отсутствовали всего около полутора часов, но, вернувшись, обнаружили, что, хотя дверь в квартиру была заперта, оттуда исчезли некоторые предметы одежды, очки Сахарова и т.п. Это, очевидно, был издевательский «привет» от КГБ. Обнаружилась также пропажа некоторых правозащитных документов из его архива. Исчезла и рукопись «Воспоминаний» Сахарова, над которой он работал последние пять месяцев. В дальнейшем он не раз будет восстанавливать этот текст, а КГБ — снова изымать его. Работу над «Воспоминаниями» он сможет закончить только в 1983 году.

Среди подписавших обращения помимо правозащитников были деятели культуры и ученые: музыкант Мстислав Ростропович, поэт‑бард Александр Галич, журналист, узник сталинских лагерей Евгений Гнедин, физик, академик Михаил Леонтович, кибернетик Александр Лернер, писатели Вениамин Каверин, Лидия Чуковская и Виктор Некрасов и др.
‍
13 сентября Сахаров отнес обращения с подписями в приемную Верховного Совета, а затем передал тексты и списки подписавших иностранным журналистам.
‍
Никакой реакции на эти обращения со стороны Верховного Совета не последовало. Власть продолжала игнорировать Сахарова и его единомышленников.