Тридцать лет назад, 14 декабря 1989 г., умер человек, который был редким советским мыслителем, чьи идеи насыщали глобальную повестку. Концепции Сахарова почти всегда отталкивались от происходящего на родине, но преодолевали гравитацию советской ноосферы и возбуждали интерес decision makers всего мира. Если сопоставлять Сахарова с фигурами вроде бы схожими по интеллектуальному весу, выяснится, что его оппонента Александра Солженицына всерьез обсуждали в контексте диспутов о ГУЛАГе и обустройстве России, а об Александре Зиновьеве, нашумевшем в Европе с романом «Зияющие высоты», в архивах крупнейших медиа находятся лишь некрологи. О Сахарове же регулярно пишут до сих пор. При жизни нобелиата Европарламент создал фонд, который вручает премию его имени правозащитникам. Советологи и историки холодной войны цитируют Сахарова интенсивнее прочих позднесоветских интеллектуалов.

Секрет Сахарова заключался в том, что его волновали вечные темы, но он подходил к ним с позиций, во-первых, человека начитанного и имевшего доступ к спецхрану и иностранной литературе, а во-вторых, беспристрастного, как бы смотрящего на землю из космоса исследователя – физика, который, конечно, изобрел водородную бомбу, но раскаялся и стал протестовать против ее испытаний. Отстраненность Сахарова как философа и его способность прогнозировать социальные эффекты от развития технологий привели к тому, что поставленные им вопросы актуальны прямо сейчас, на рубеже 2020-х гг.

Например, Сахарову было очевидно, что для будущего, в котором есть мгновенный обмен информацией между людьми в любой точке планеты и глобальная peer-to-peer торговля, не годится старая этика, апеллирующая к национальным инстинктам, и кнопка «патриотизм», нажатие на которую вызывает вину, страх, гордость и зависть, сломалась. Сахаров предсказал стремительное ускорение прогресса в 1974 г. в «Мире через полвека» и уже тогда недоумевал, почему в будущем должны остаться ветхие политические модели. Продвигавшаяся им конвергенция – слияние коммунизма и капитализма, когда худшее из этих систем отсекается, а лучшее остается, – мыслилась как промежуточная ступень на пути к главной цели: глобальной конфедерации.

Идея мирового государства возникла еще у стоиков и получила богатую родословную – Данте Алигьери (De Monarchia), Фердинанд Теннис («Общность и общество»), Торстейн Веблен («Исследование природы мира и условий его поддержания»). Однако Сахаров признавал, что задумался о ней, лишь получив доступ к антивоенным статьям Альберта Эйнштейна, Нильса Бора и Бертрана Рассела. Сразу после Второй мировой его коллеги искали решение прикладной задачи: каким должно быть политическое устройство мира, чтобы оно гарантировало неуничтожение ядерными державами друг друга? Впрочем, Сахаров не поверил в возможность единой справедливой глобальной власти и предложил создать конфедерацию независимых государств. Эта концепция описана Иммануилом Кантом в трактате «К вечному миру» как средство постепенного прекращения войн и вовлечения все большего круга стран в «союз мира». Из дневников Сахарова известно, что он читал Канта, хотя и не ссылался на него напрямую.

В 1989 г. Сахаров предложил применить федеральную модель к СССР, преобразовав его в Европейско-Азиатский союз республик. Во время изложения этой идеи на Первом съезде народных депутатов Михаил Горбачев выключил Сахарову микрофон. Стенограмма в воспоминаниях Сахарова осталась в таком виде: «Я предлагаю переход к федеративной системе национально-конституционного устройства. Эта система предусматривает предоставление всем существующим национально-территориальным образованиям, вне зависимости от их размера и нынешнего статуса, равных политических, юридических и экономических прав, с сохранением теперешних границ. Со временем возможны и, вероятно, будут необходимы уточнения границ... (обрыв записи)». Позже Сахаров вспоминал, что для Политбюро такое переустройство выглядело как синоним распада. Заразить же федерализмом коллег по влиятельной Межрегиональной депутатской группе он просто не успел.

Сейчас, спустя 30 лет, споры на переднем крае политической мысли ведутся именно об устройстве мирового государства. Территориально очерченный суверенитет более не рассматривается политическими философами как священная корова, и избавление государств от него (мнимая святость суверенитета делает его инструментом манипуляций гражданами) считается одним из способов спасения демократии. Один из евангелистов федерализма, Дэвид Хелд, считал, что в мире, где отправная точка миропорядка – это автономия личности, каждому нужна еще и политическая автономия и она скорее реализуется в глобальной конфедерации, чем в какой-то иной модели. При этом суверенитет как сущность не исчезает, а распределяется между локальным, региональным, национальным и мировым уровнями, как в сахаровском проекте конституции Европейско-Азиатского союза. Заодно в такой модели снимается с повестки конфликт культурной идентичности и космополитизма. Отождествляя себя со всем миром, люди соотносят себя с другими и глубже разбираются, как сконструирована и в чем заключается их собственная идентичность, объясняет философ Марта Нуссбаум.

Еще более злободневно сейчас звучит другой вопрос, поставленный Сахаровым. Автор «Мира через полвека» догадался, что в будущем едва ли не более опасным оружием, чем ядерные ракеты, станет постправда – мнимая множественность правд, ведущая к отказу от поиска истины и выбора между добром и злом (и, как следствие, к атомизации граждан и апатии в современном значении этого слова). Предсказав в «Мире через полвека», что после 2024 г. интернет (у Сахарова – всемирная информационная система, благодаря которой «окончательно исчезнут все барьеры обмена информацией между странами и людьми») будет всюду, как воздух, Сахаров связал этическую проблему с ростом популизма: «Человечеству угрожает упадок личной и государственной морали <...> при котором личная мораль и ответственность вытесняются и подавляются абстрактным и бесчеловечным по своей сущности, отчужденным от личности авторитетом». Стоит ли говорить, что популизм сейчас рассматривается как главная угроза электоральной демократии.

Трудно представить гражданина СССР, чьи идеи до сих пор влияют на глобальную повестку сильнее сахаровских, и как единственное исключение здесь можно рассматривать только Горбачева. При этом отношения Сахарова и Горбачева – политический триллер.

Они познакомились при максимально отвратительных обстоятельствах: вечером 15 декабря 1986 г. в нижегородскую ссыльную квартиру Сахарова КГБ, ничего не объясняя, провел телефонную линию, и наутро раздался звонок генсека. Состоялся малоприятный разговор – как мы знаем из его позднейшего пересказа обоими участниками, Горбачев был вынужден вслух признавать ошибки, а Сахарову, которого во время голодовки кормили через зонд, пришлось благодарить патрона своих мучителей и просить о пересмотре дел политзаключенных. По мере развертывания перестройки Горбачев негласно поощрял все, что делал Сахаров, от международных гастролей и встреч с президентами капиталистических держав до настойчивых требований разоблачить не только Сталина, но и всю его преступную систему. На личной встрече спустя год Горбачев намекнул Сахарову, что часть Политбюро высказывается за раскрытие всей правды о Большом терроре – но постепенное. Эти намерения казались Сахарову попыткой как минимум замести под ковер бесчеловечное прошлое, как максимум – отказаться от реальных реформ и отремонтировать коммунизм.

Отношение академика к генсеку изменилось во время Первого съезда народных депутатов в 1989 г. Во время знаменитой, выходившей за все регламенты 15-минутной речи Сахаров догадался, что ему не выключают микрофон потому, что он озвучивает мысли, близкие к горбачевским, которые тот сам хотел бы высказать, но опасается реакции консерваторов. Еще бы: отобрать власть у КПСС, подчинить КГБ народным избранникам. На том же съезде они поговорили тет-а-тет, и Сахаров следующие полгода отзывался о Горбачеве комплиментарно, что, впрочем, не мешало ему настаивать на радикализации перестройки. На Втором съезде депутатов, за два дня до смерти, Сахаров требовал начать дебаты о земле и праве собственности, а главное – отменить наконец статью Конституции, наделяющую коммунистов монополией на власть.

А вот к Ельцину, судя по воспоминаниям сразу нескольких соратников Сахарова, он относился с недоверием, словно предвидя брошенную даже не на полдороге декоммунизацию, не говоря уже об ослаблении парламента после расстрела Белого дома в 1993-м и курсе на «управляемую демократию».

Над высоким голосом Сахарова, грассированием и воззрениями, казавшимися идеалистическими, могли подсмеиваться, но харизму и несгибаемость уважали. О Горбачеве, Леониде Брежневе и Егоре Лигачеве ходило множество анекдотов – но вспомните хотя бы один, где главный герой Сахаров? Науке таких не известно. Сахаров – скорее «быль» или «городская легенда» вроде той, где провинциальный жалобщик на неправедный суд вышел из поезда на московскую площадь трех вокзалов и решил спрашивать адрес академика-правозащитника у всех встречных интеллигентов, т. е. людей в очках, и примерно десятый по счету очкарик натурально послал его на Земляной Вал, 48, квартира 68.

Мог ли Сахаров сохранить свое влияние в 90-е? Первому парламенту России не хватало модератора, с которым можно не соглашаться, но скинуть которого с трибуны просто невозможно, и именно Сахаров был в этом смысле беспрецедентно авторитетен и независим. Его хранило то самое умение «смотреть из космоса» и беспристрастность исследователя – оберег от нападок и слева, и справа. В речи на Первом съезде, говоря о народах, подвергнувшихся «национальному угнетению», Сахаров подчеркнул, что это касается и русского народа. Он сознавал, что блестящее конфедеративное будущее, где национальный вопрос не актуален, – это именно что будущее, а здесь и сейчас необходимо лечить раны, нанесенные советским режимом. Наконец, Сахарова с его глобальным авторитетом невозможно было бы отодвинуть с помощью олигархов. Разве что убить.

Поэтому если и рассуждать о геополитической катастрофе 30-летней давности, то выражение это скорее применимо к смерти Сахарова. Он был из тех философов, которым надлежит управлять государством, и есть все основания полагать, что он шаг за шагом вписывал бы русскую политическую мысль и реформы в глобальную повестку, дирижировал декоммунизацией и предотвращал сползание России в клуб авторитарных режимов с ядерным оружием. «Он мог бы стать президентом, – высказывался еще определеннее Вацлав Гавел, диссидент, постсоветский лидер Чехии, с которым сравнивали Сахарова, – потому что был единственной интегрирующей личностью в современном Советском Союзе».

Насчет первого сам Сахаров сомневался – здоровье подводило, он выглядел гораздо старше своих 68, – но второе было бесспорно. К сожалению, до распада СССР он не дожил.

Николай В. Кононов, журналист и писатель, редакционный директор проекта «Большой музей»