<...> В начале августа 1991 года мне позвонил незнакомый человек, представившийся Андреем Станиславовичем Пшежедомским — помощником председателя КГБ Российской Федерации Иваненко. Он сказал, что его шеф хочет со мной встретиться. По старой диссидентской привычке я ответила, что в гости в КГБ не хожу и, если им надо меня видеть, пусть пришлют официальную повестку. Человек этот стал говорить, что я его неправильно поняла, что они (кто? КГБ?) меня очень уважают и просто хотят со мной встретиться. КГБ России тогда был почти новорожденным младенцем. Но мне было любопытно. Я сказала: «Если вам так хочется познакомиться, приходите ко мне». Через два дня они пришли.

Поначалу разговор не клеился: говорили чуть ли не о погоде. Что‑то о моих статьях в «МН», о Конгрессе памяти Сахарова. Я не выдержала и спросила, для чего они все‑таки пришли. Говорят, решили налаживать связи с политическими деятелями и общественностью. Хотят выяснить, чего от них ожидают и выработать новую концепцию для их организации. Насчет концепции я рекомендовала обратиться к одному из экспертов Конгресса, который детально изучил новый (союзный) закон о КГБ и нашел, что в нем нарушены почти все права человека. Сказала, что себя политическим деятелем не числю и, выступая по тем или иным вопросам, высказываю только свое личное мнение; ни к каким политпартиям не принадлежу, так что пришли они не по адресу. Но, в общем, беседа была доброжелательная. Я представителей КГБ в таком человеческом качестве видела впервые в жизни, да еще и у себя на кухне в ясный солнечный день за чашкой кофе. И я сказала: пусть и у меня будет «навар» с нашей встречи. Дайте мне прочесть следственные дела моих родителей и дяди. И помогите найти рукописи и дневники Андрея Дмитриевича, украденные сотрудниками КГБ в Горьком. Иваненко сразу обещал выполнить первую мою просьбу, но не был уверен, что поможет в остальном. На этом мы расстались. А еще через несколько дней позвонил Андрей Станиславович и пригласил в понедельник прийти к ним читать следственные дела. Но тот понедельник оказался 19 августа — путч. И только 20‑го, увидев мельком в коридоре «Белого дома» Иваненко, я вспомнила и сразу забыла об этой договоренности. А потом вновь позвонил А.С. , и я впервые переступила порог Большого дома. А там не порог, а мраморный подъезд и мраморные ступени!

Я ходила по его многокилометровым коридорам. Видела внутреннюю тюрьму (теперь в ней бухгалтерия столовой) — маленький трехэтажный дом во дворе, сложным переходом соединенный с основным зданием, окруженный им со всех сторон. Всего несколько камер‑одиночек, расположенных на двух этажах. Заключенных держали здесь недолго — один‑два дня. Привозили на суд, который проходил в помещении, отделенном от тюрьмы небольшим коридором и коротким лестничным маршем. Показывал и рассказывал мне все молодой симпатичный лейтенант. И на переходе из внутренней тюрьмы к залу судебных заседаний, куда дверь теперь заделана, рассказал, что здесь судили его деда и он получил обычный в те годы приговор: высшую меру наказания — расстрел.

Приговор приводился в исполнение на другой стороне той же Лубянской площади в подвале дома Военной коллегии. Подземный переход, идущий под всей площадью, под всеми переходами метрополитена и городскими коммуникациями, соединял его с основным зданием КГБ. Это последний путь многих тысяч людей. Я в этом переходе не была и не знаю, существует ли он сейчас. Что‑то подступившее к горлу помешало спросить! Позднее в этом здании был горвоенкомат. Я там бывала в 1970–1971 годах, когда вступила в жилищный кооператив этого учреждения, на что имела право как офицер, участник и инвалид второй мировой войны.

Дважды ходила по подземному переходу из старого здания КГБ в новое к новому (после путча) председателю КГБ В.В. Бакатину. При первой встрече он сделал мне роскошный подарок — два тома «Воспоминаний» Андрея Сахарова, изданных в 1986 году — на три года с лишним раньше, чем книга Сахарова увидела свет. Книги в синем красивом переплете, формата рукописи, на хорошей бумаге, напечатанные шрифтом несколько более крупным, чем обычный. Вещественное доказательство того, что рукописи Сахарова похитили не случайные мелкие воришки, а Комитет государственной безопасности СССР. Издана книга под названием «Листы воспоминаний», на которое Андрей Дмитриевич поначалу согласился в 1983 году по моему предложению, но потом его отверг. Жаль, что я не знала об этом издании раньше и упустила возможность узнать, какое же издание Сахарова (КГБ, в журнале «Знамя» или американское) читали бывшие руководители Союза. Могла спросить Горбачева, когда он в антракте торжественного заседания первого Конгресса памяти Сахарова говорил, что внимательно читал «Воспоминания» Андрея. И у Лукьянова, когда была у него вместе с группой экспертов Конгресса, после их первой поездки в Карабах. Он тоже говорил, что хорошо знаком с этой книгой.

В следующий раз презент, полученный мной от Бакатина, был скромней. Не находка, а скорей констатация потери. Я получила два документа. Текст первого привожу полностью:

Справка

Дело оперативной проверки № 4490 на Боннэр Елену Георгиевну было получено 1 отделом 5 Управления КГБ СССР из УКГБ по г. Москве и Московской области 16 декабря 1971 года и перерегистрировано как ДОП № 3223.

29 декабря 1972 года ДОП № 3223 переведен в дело оперативной разработки № 10740, 4 июля 1988 года к этому делу приобщено ДОР № 1532 в 200 т. на Сахарова А.Д. ( «Аскольда»), полученное из УКГБ по Горьковской области (наш рег. № 14616).

Вот такой документ. Из него непонятно, с какого же времени меня оперативно проверяли. И, выходит, не меня приобщили к делу Сахарова, а его ко мне. Правда, Андрей Дмитриевич всегда говорил, что я себя недооцениваю, что я у КГБ — враг № 1. И странно, что объединили они наши дела только в 1988 году.

Второй документ также на одном листе, но заполненном с двух сторон. Привожу его с сокращениями. Лицевая сторона:

Секретно

Утверждаю

Начальник 5 Управления КГБ СССР
генерал-майор Иванов Е. Ф.

6 сентября 1989 г.

Постановление
о прекращении производством дела
оперативной разработки № 10740.

9 августа 1989 г. я, начальник 1 отделения 9 отдела 5 Управления КГБ СССР полковник Шевчук А.К., рассмотрев материалы дела № 10740 на «Лису» с окраской «антисоветская агитация и пропаганда», нашел: материалы дела утратили свою актуальность, в связи с чем в ОСК: Боннэр Елена Георгиевна по ДОР № 10740 постановил: дело прекратить со снятием объекта дела «Лису» со всех видов оперативного учета, материалы уничтожить<...>

Согласен.

Начальник 9 отдела 5 Управления КГБ СССР
полковник Баранов А. В.

На обратной стороне:

Акт об уничтожении дела № 10740

<...> 6.09.1989 г. путем сожжения уничтожены тома [перечислено 7 номеров] дела № 10740.

Четыре документа из дела изъяты<...>, а именно

1. Заключение об осведомленности «Аскета» (еще одно их кодовое имя Сахарова — Е.Б.) в государственных секретах особой важности <...>

2. <...> и одна кассета с магнитной пленкой <...>

Ранее были уничтожены следующие тома дела [перечислено еще 576 номеров] <...>

Всего по этому акту было уничтожено 583 тома. Но первые 7 томов уничтожены на основании приведенного постановления. А на каком основании производилось уничтожение до 6 сентября 1989 года?

Были ли в сожженных томах рукописи и дневники Андрея Дмитриевича? Я все еще надеюсь, что они найдутся. Надеюсь, что уничтожались только следы многолетней слежки за нами, доклады осведомителей и другие материалы, которые они относят к оперативной разработке. Это же надо суметь испоганить, а потом ликвидировать такую кучу бумаги — на Андрея 200 томов, а на меня — 383. Но меня не очень интересует, как они вели за нами свою слежку, насколько глубоко проникали в нашу интимную жизнь. Не хочу я знать имена тех, кто в доме числился в друзьях, но работал на КГБ. И сегодня я живу, как жила раньше, дела и заботы КГБ в его прежнем качестве меня не касаются. И не очень верю, что его можно изменить так, что он станет адекватен демократическому государству. Но вдруг в нем найдутся люди, которые смогут разыскать бумаги Андрея Дмитриевича? <...>